Он неторопливо подкатывает к кушетке, проехав так близко от Генриха Валентиновича, что замглавврача умолкает и невольно отшатывается, застегивает на Ерпалыче кожух и вновь берет старика на руки.
После чего выезжает через стеклянные двери.
Промокшая насквозь джинсовая попона лежит на спине кентавра с достоинством государственного флага, приспущенного в знак скорби; и прямая человеческая спина Фола красноречивей любых воплей и скандалов.
Я иду за ним. У входа я оборачиваюсь и вижу замолчавшего Ритку. Ритка стоит и смотрит на Генриха Валентиновича, смотрит долго и страшно, и я начинаю опасаться, что белый халат зама сейчас начнет дымиться под этим взглядом.
-- Я т-тебя, с-сука...
Ритка вдруг начинает заикаться, не договаривает и, резко повернувшись, почти бежит за нами.
ВЗГЛЯД ИСПОДТИШКА...
Наверное, годам к пятидесяти он малость обрюзгнет, обзаведется лишним жирком, складки на талии обвиснут за ремень, и бритый затылок в жару придется часто промокать платком, сопя и отдуваясь. Но все это случится потом, если случится. А сейчас он по-хорошему широк в кости, массивен без тяжеловесности, при желании легок на ногу; и ранние залысины на висках, да еще глубокая морщина между бровями -- они тщатся, пыжатся, из кожи вон лезут, и все никак не могут придать солидности его курносому лицу.
И еще: привычка закладывать большие пальцы рук за ремень, покачиваясь с пятки на носок.
Вот он какой, старший сержант Ритка...
Последнее, что я вижу: сестра милосердия Идочка что-то взахлеб говорит черноусому, а тот глядит мимо нее, и глаза Генриха Валентиновича полны болью и страхом.
"Откройте пещеры невнятным сезамом, -- бормочет кто-то у меня в голове, -- о вы, лицемеры, взгляните в глаза нам!.. взгляните, взгляните, в испуге моргните, во тьму протяните дрожащие нити..."
Голос затихает, я вздрагиваю и выхожу за Фолом в снег и ночь.
10
На автобусном кругу, метрах в пятистах от проклятой неотложки и сволочного Генриха Валентиновича, мы остановились.
Снег перестал идти. Небо блестело холодными искрами, вокруг было тихо и пустынно. Следы наши на этой девственной белизне выглядели уродливо и нелепо: две колеи от колес Фола и Риткиного "Судзуки", две цепочки обычных следов, моих и Риткиных, поскольку бравый жорик шел пешком, ведя мотоцикл за рога, и дорожка крестиков, оставленных любопытной вороной, скакавшей за нами от самой храм-лечебницы.
Фол наклонил голову, прислушался, дышит ли старик, и обеспокоенно нахмурился.
-- Я поеду через яр, -- тоном, не терпящим возражений, заявил кентавр, -- а ты, Алик, обойди по мостику... Знаешь, по какому?
Я знал -- по какому. В первый раз, что ли?
-- Встретимся на той стороне у бомбоубежища, -- продолжил Фол, -- и оттуда ко мне. Договорились? Посидишь со стариком, а я по Срани помотаюсь. Что у нас, своих лекарей не найдется?
-- А я?
-- недоуменно спрашивает Ритка. Одинокий фонарь раскачивается над ним, и тень сержанта елозит по снегу, словно пытаясь освободиться и убежать.
-- Я с вами!
-- Не надо тебе с нами, Ричард Родионыч, -- Фол в упор глядит на Ритку, и в голосе кентавра звучит уверенность пополам с симпатией к собеседнику.
-Никак не надо. Наши не тронут, раз ты со мной, -- так ваши не простят. Кто тогда этого Генриха достанет? Я? Или Алик? Вот оно как, сержант...
-- Ночью, через яр...
-- бормочет Ритка, с сомнением кусая губы.
-- Ты, Фол, не опасаешься, а?
-- Не опасаюсь, -- улыбается Фол.
-- Ну а когда там... Снегурки да Деды-Отморозки пьяные гуляют? Захороводят ведь?!
-- Так ведь и я там не всегда трезвый гуляю, -- уже откровенно смеется Фол, но я его не слушаю, потому что никак не могу избавиться от ощущения, что за нами наблюдают.
Желтый свет фар мечется по улице, и из-за проволочного заграждения вокруг неотложки показывается приземистый "микро" специализированной скорой помощи. Открываются ворота -- хотя я не вижу возле них ни одного человека -и машина, ворча и разбрасывая снег, приближается к нам.
Останавливается.
Хлопает дверца.
"До чего же мне осточертели белые халаты!" -- думаю я, глядя на высунувшегося из машины парня.
-- Чего надо?
-- неприветливо интересуется Ритка.
-- Я сейчас открою заднюю дверцу, -- вместо ответа сообщает парень, -так вы его туда и заносите... На койку положите, она в стену встроена.
Потом, наконец, до парня доходит.
-- Я -- заведующий кардиологическим отделением, -- торопливо добавляет он.
-- Мне Идочка сейчас звонила... В общем, наплюйте вы на Генриха. Известный перестраховщик. Морду бы ему набить -- да нельзя.
-- Жалко, -- понимающе кивает Ритка.
-- Кого жалко? Генриха? Вот уж кого ни капельки...
-- Жалко, что нельзя. А то я уж было решил, что можно.
Парень смеется. Смех у него хороший, искренний, и я сам не замечаю, как начинаю улыбаться в ответ. Фол тем временем объезжает машину и, судя по звукам, принимается загружать Ерпалыча внутрь. Слышен приглушенный лязг (инструментов, что ли?) и женский немолодой голос:
-- Юлик! Готовь шприц! И помоги мне снять с него этот жуткий кожух...
Фол выкатывается из-за машины. Руки его пусты, и в первый момент это мне кажется ненормальным. Потом я замечаю, что руки кентавра слегка дрожат. Фол тоже замечает это, хмурится -- и руки перестают дрожать.
-- Завтра с утра можете зайти в кардиологию, -- говорит парень, -- в седьмой корпус. Узнаете на входе, какая палата, и разрешены ли посещения. Спокойной ночи!
Он кивает плечистому шоферу, сидящему рядом с ним и за все это время не произнесшему ни слова. Машина трогается с места, начиная разворачиваться.
-- Хороший парень, -- подводит итог Ритка.
-- Не то что этот гад Генрих! Вот кого надо в главврачи...
Ворона, затаившаяся при появлении машины, вновь осмелела, подскакала поближе, клацнула клювом и полетела прочь, хрипло хохоча над нами и всем сегодняшним сумасшедшим днем.
11
На обратном пути меня прихватило. Я ехал позади Ритки на его мотоцикле -- Фол хорохорился, но было ясно, что он здорово устал, -- я то и дело тыкался лицом в овчинную спину служивого, как слепой кутенок тычется в безразличную мамашу; мне было нехорошо, все время казалось, что кто-то невидимый вцепился сзади в мою тень и дергает ее изо всех сил, пытаясь оторвать или на худой конец просто скинуть меня с мотоцикла... Я понимал, что это бред, но меня по-прежнему дергало, и я все крепче вцеплялся в Ритку.
А он ехал медленно и осторожно -- видимо, что-то чувствовал.
Они проводили меня до самого дома. И правильно сделали: дважды нас останавливал патруль, и оба раза это оказывались Риткины приятели-знакомые, так что мы ехали дальше без хлопот; а подозрительные личности, попадавшиеся нам по дороге, отступали в переулки, понимая, что им придется за нами гнаться, либо с нами драться, либо и то и другое последовательно, а опыт подсказывал подозрительным личностям, что лучше не рисковать, нарываясь на трех взрослых мужиков, один из которых не мужик даже, а кентавр, и второй тоже не мужик, а, похоже, жорик, ну и третий тоже вроде бы не очень-то мужик, ишь, телепается... да пошли они все к чертям собачьим!
У моего подъезда мы остановились. Я слез с мотоцикла и тут же ухватился за Риткино плечо, потому что меня повело в сторону.
Фол озабоченно посмотрел на меня, подергал себя за бороду и, словно решившись, полез под попону и извлек оттуда пластмассовую фляжку с завинчивающимся колпачком.
Горлышко сего сосуда было красиво оплетено цветной проволокой, а ниже плетенки на цепочке болталось человеческое ухо. Маленькое, с ноготь. Шутники хреновы...
-- Хлебни-ка, -- Фол протянул мне фляжку.
-- Не хочу, -- чувство равновесия мало-помалу возвращалось ко мне, и только глотка кентовского самогона мне сейчас не хватало!
-- А я не спрашиваю, хочешь ты или не хочешь! Я говорю -- хлебни. Только немного, иначе стошнит. Домой придешь и спать ляжешь... а спиртного до завтра не пей. Короче, пока совсем не проспишься. Понял?
Если у вас есть выбор: спорить с кентавром или биться головой об стенку -- смело начинайте искать ближайшую стенку. Я отвинтил колпачок и осторожно припал губами к фляжке. Питье было безалкогольным, кисловатым и слегка отдавало перечной мятой. После первого глотка я почувствовал, как по моим мозгам прошлись наждаком, сдирая накопившуюся за день плесень, и по телу пробежала освежающая волна. Второго глотка я сделать не успел -- Фол отобрал у меня фляжку и спрятал под попону.
-- Обопьешься, -- грубовато буркнул он.
-- А теперь -- спать.
-- Тебя проводить?
-- машинально поинтересовался Ритка у кентавра.
-- Ага, -- весело отозвался Фол, стряхивая хвостом снег с ближайшего куста.
-- Чтоб наши подумали, будто я под арестом. Или что я -- извращенец. Спокойной ночи, Ричард Родионыч!
И без лишних слов умчался прочь.
-- Я тебе завтра позвоню?
-- Ритка взгромоздился на мотоцикл и вопросительно посмотрел на меня.
-- Позвони, -- согласился я, прислушиваясь к новым ощущениям в себе.
-Только не очень рано.
Ритка пнул ногой стартер, а я повернулся к моему другу спиной и побрел к подъезду.
Уже стоя у двери в квартиру и нашаривая в кармане ключи, я услышал робкое повизгивание и обернулся, ожидая чего угодно.
На лестнице, ступенек на шесть выше моей площадки, сидел пес. Большая такая собачина, не меньше овчарки, серая с подпалинами и ужасно несчастная. Шерсть на звере была мокрая и слипшаяся, язык не умещался в пасти и выпадал наружу, как штандарт сдающейся крепости; и сидел этот серый побродяжка неуклюже, боком, сильно перекосившись налево.
-- Здорово, -- удивленно сказал я.
Пес закряхтел и полез по ступенькам вверх, жалобно поскуливая -- надо полагать, от греха подальше.
-- Тебя как зовут-то?
-- спросил я вслед.
Пес взвизгнул что-то вроде: "Ну чего тебе от меня надо?!" -- и лег на следующей площадке, отвернув голову.
Впрочем, уши его настороженно торчали. Мало ли, может, я побегу следом и буду пинаться ногами...
-- Колбасы хочешь?
-- поинтересовался я.
Учуяв жалость в моем голосе, пес соизволил повернуться и заскулил, протяжно-тоскливо ропща на судьбу.
-- А ты не кусаешься, приятель?
"Ни в коем случае!" -- метровыми буквами было написано на его морде.
Я открыл дверь и приглашающе махнул рукой.
-- Заходи, серый, гостем будешь!
Пес не тронулся с места.
-- Ну, как знаешь, -- я зашел в квартиру, оставив дверь открытой.
И как в воду глядел: не прошло и минуты, как на лестнице раздалось сбивчивое цоканье когтей о ступеньки, и в дверь просунулась собачья морда.
Я к этому времени уже успел сходить на кухню и вооружиться изрядным куском колбасы. Видимо, это оказалось решающим аргументом -- не сводя глаз с вожделенной еды, пес прохромал в прихожую (заднюю левую лапу он сильно подволакивал) и приступил к ритуалу знакомства: обнюхиванию моих рук, дружелюбному ворчанию, вилянию хвостом, подсовыванию своего мокрого затылка под мою левую ладонь для поглаживания, деликатному пережевыванию колбасы и так далее.
Доев колбасу, пес подошел к дверям и остановился в ожидании.
-- Уйти хочешь?
Пес лег у дверей, положил голову на передние лапы и прикрыл глаза. Я запер дверь -- никакой реакции. Как всю жизнь тут провалялся.
-- Сторож... ну, спи пока, а завтра решим, как с тобой быть. Ричарду тебя отдам -- будешь служебно-розыскной собакой!
"Ага, разогнался!" -- сонно проворчал мой сторож, а я вернулся на кухню и снова полез в холодильник.
Есть не хотелось, но на верхней полке обнаружился стакан с водой, и это было как нельзя кстати. Я захлопнул дверцу, жадно припав к стакану, и лишь когда половина стакана оказалась выпита, я понял, что это не вода. Водка это была -- но настолько ледяная, что спиртовой запах практически не ощущался, да и вкус...
Не помню, дошел ли я до кровати.
12
...Я был медной наковальней, падающей с неба.
Я падал десять дней и ночей, розовоперстая Эос с завидной регулярностью выходила из мрака и в него же возвращалась, ветер пронзительно свистел в ушах (наличие ушей у меня-наковальни почему-то казалось совершенно естественным), и нахальная ворона с профилем Фимы Крайца все кружила рядом, вереща дурным голосом о том, что сейчас я пробью землю насквозь и попаду в геенну огненную, а после буду лететь дальше еще десять дней и десять ночей, и вот тогда-то начнется самое интересное...
Но до самого интересного я не долетел.
Вместо этого я неожиданно оказался в очень темном и сыром месте, где пахло грибами, и шагах в двадцати от меня коренастый дядька с блекло-рыжими волосами и бородой присел на корточки, сосредоточенно ковыряя землю коротким мечом.
Лица дядьки я не видел.
"Вступи ты в Аидову мглистую область," -- прозвучало у меня в голове, и я вздрогнул, когда воздух вокруг наполнился чеканной поступью воинов, ровными рядами шагающих туда, откуда не возвращаются.
...вступи ты в Аидову мглистую область,
Быстро бежит там Пирифлегетон в Ахероново лоно
Вместе с Коцитом, великою ветвию Стикса; утес там
Виден, и обе под ним многошумно сливаются реки...
И впрямь поверх сидящего на корточках землекопа проступила громада мрачного утеса, тенью дремлющего великана нависнув над дерзким; и брызги ударили о замшелый каменный бок, шумом подземных рек вторгаясь в тишину этого места, где пахло грибами, а еще -- забвением.
А дядька все копал и копал.
"Слушай теперь, и о том, что скажу, не забудь..." -- прошептал кто-то совсем рядом, и вдруг зашелся сухим, лающим смехом, прозвучавшим подобно святотатственной клятве.
-- Слушай теперь, и о том, что скажу, не забудь: под утесом,
Выкопав яму глубокую, в локоть один шириной и длиною,
Три соверши возлияния мертвым, всех вместе призвав их:
Первое -- смесью медвяной, второе -- вином благовонным,
Третье -- водою, и все пересыпав мукою ячменной,
Дай обещанье безжизненно веющим теням усопших:
В дом возвратяся, корову, тельцов не имевшую, в жертву
Им принести и в зажженный костер драгоценностей много
Бросить...
Меня бросило в жар. Ни с того ни с сего мне показалось, что дядька, сидящий на корточках у ямы, больше похожей на разверстую могилу для карлика -- это я, хотя мы были совершенно не похожи друг не друга. Это я сидел сейчас, собираясь с духом и загоняя страх куда-то в живот, где он и скапливался холодной лужей, это я готовился совершить неслыханное приношение в невиданном месте, не боясь грома небесного и кары за грехи; а если б Те узнали, чего я хочу, то они содрогнулись бы и кинулись сюда, пытаясь...
Пытаясь -- что?!
-- После (когда обещание дашь достославным умершим),
Черную овцу и черного с нею барана -- к Эребу
Их обратив головою, а сам обратясь к Океану, -
В жертву теням принеси; и к тебе тут немедля великой
Придут толпою отшедшие души умерших; тогда ты
Спутникам дай повеленье, содравши с овцы и барана,
Острой зарезанных медью, лежавших в крови перед вами,
Кожу, их бросить немедля в огонь, и призвать громогласно
Грозного бога Аида и страшную с ним Персефону;
Сам же ты, острый свой меч обнаживши и с ним перед ямой
Сев, запрещай приближаться безжизненным теням усопших
К крови...
Теряя сознание, проваливаясь в дурман безумия, растворяясь в окружающей сырости, я слышал гул волн, разбивающихся об утес, и в этом гуле звучали странно-знакомые слова: "Был схвачен я ужасом бледным... ужасом... ужасом... бледным... был схвачен... я... я... я..."
СУББОТА, ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ ФЕВРАЛЯ
Не щипайте галлюцинацию за бок * Эра Гигантовна *
