Близкий лес, санный след на дороге, а за спиною – ворота. Кирпичные, старые. За воротами – тоже кирпич. Стояло что-то тут в давние годы. Рухнуло – одни руины остались.
Вздохнул сотник, воздух сырой губами попробовал.
Эх, славно!
И хуже смерти было обратно в Ворота поворачивать!
* * *
Пока назад ехал, мысли собирал, словно черкасов после боя. Перво-наперво Юдку-кровопивца порубать! Нет, не то! Перво-наперво хлопцам слово сказать…
– А какая твоя политическая платформа будет, товарищ Загаржецкий?
Очнулся сотник. Еще этих сдыхаться следует. Пусть катят в свой Катеринослав!
– Я потому спрашиваю, товарищ Загаржецкий, что сейчас все, кто за народ да за пролетарьят мировой, вместе быть должны!
Только и вздохнул пан Логин. Вот привязался, отаман мышиный! И где только слов таких нахватался?
– За кого мы, то наше дело, – нахмурился он. – Так что как встретились, так и разъедемся, пан зацный!
Сказал – и взгляд вперед бросил. И от того, что увидел, душа похолодела.
…Вместо линии ровной, рушницами ощетинившейся, – ярмарок сорочинский. Никак, бьются? Да нет, не бьются – обнимаются!
Обнимаются?
Рот раскрыл – да слов не нашлось. Хлопцы! Да чего ж вы это творите? Да что ж это деется, в христа-богородицу да параскеву пятницу через почаевский крест?!
Юдка душегубец
Смешались, зашумели, набежали со всех сторон.
Гвалт!
– Эй, товарищи! Кончай биться, давай мириться! Даешь братание!
– Или не свои мы? Вяжи ахвицеров да отаманов! Да здравствует мировая революция!
– А кому самогону? Выпьем за всеобщую погибель контры!
– Даешь!!!
Уже обнимаются. Целуются даже. Вэй, меня не надо!
– Здоров, товарищ!
Эге, никак жид? Шапка с лентой, пистоля дивная на ремне, да только нос не спрячешь!
– Шолом!
Удивился, моргнул, снова моргнул. Я и сам удивился. Или не так сказал?
А у чортопхайки уже и горелку льют. Льют, не жалеют.
– Налетай, товарищи! Не старый, чай, режим! Анархия – мать порядка!
– Гур-р-ра-а-а!
Вначале подивился я даже. Чего это с панами черкасами? Только что из рушниц в заброд этих целили, а теперь горелку вместе пьют! Подивился – но тут же понял. Страшно было панам черкасам на Околице. Хоть и бодрились, и гонор держали – а страшно. И тут – свои. Какие-никакие, хоть под хоругвью черно-красной, но свои!
– А ну, товарищи, на митинг! На митинг!
Миг – и вот уже оседлал чортопхайку какой-то лохматый в длинном лапсердаке. А шляпа-то, шляпа!
Вэй, даже завидно!
– Товарищи! Братва! От имени Гуляйпольского Ревкома приветствую героический партизанский отряд из города Валки! Ура!
Заорали – уши зажимай. А чего не поорать, если горелку подливают, не жалея?
– И ты выпей, товарищ! За революцию!
Это мне? Ого, и вправду – не жалеют!
У-у-у-ух!
– Какой сейчас, товарищи, политический момент? А такой сейчас политический момент! Революция – это, товарищи, факт! А раз факт, то каковы выводы из этого факта?
Хорошо, хоть горелки не пожалели! Такое слушать – не на трезвую голову. Да и на пьяную тоже, признаться…
Но ведь слушают!
– Перво-наперво, власть народу! То есть – вам! Не нужно нам ни офицеров, ни отаманов, ни прочей сволочи. Правильно?
– Гур-р-ра-а-а!
И тут я понял. Ой, неглупые эти разбойники! Пана Логина в сторонку отвели, а сами его хлопцами занялись. А то, что слова непонятные, так это даже лучше. Убедительней!
– Второе, значит, земля крестьянам! Панам – петуха красного, добро всякое забрать, а землю взять – и поделить. И чтобы поровну. Правильно?
Все-таки гайдамаки! И зброя иная, и амуниция, а нутро то же. Вэй, наслушался! Наслушался, насмотрелся…
– А как у вас, товарищ, с еврейским вопросом?
Эге, жид давешний! Ну и дела, уже и жиды в гайдамаки подались!
– Будем знакомы. Я – Аркадий Харьковский, секретарь еврейской секции ревкома. А ты кто будешь?
Ну, если он Харьковский…
– Иегуда бен-Иосиф… Уманский. А что пан Харьковский под еврейским вопросом разумеет? Как жидов на палю набивать? Тогда пан попал куда следует.
Вэй, опять не то сказал! Рассердил пана Харьковского.
– Во-первых, товарищ Уманский, слово «жид» есть ругательное, а потому надо говорить не «жид», а «еврей». Во-вторых, читал ли ты статьи товарища Жаботинского?
Хотел убежать – не смог. Крепко за руку держит, пан секретарь!
Логин Загаржецкий, сотник валковский
Закричать, «ордынку» выхватить, развалить до пояса патлатого горлопана?
Оглянулся сотник, головой покачал. Поздно! Или рано еще. Пусть поорет, позавывает! Ведь не дурные хлопцы, поймут!
– Так не можно нам, пан добродий, под Катеринослав с вами ехать. Нужно нам Мацапуру-упыря сперва изловить. Или не так, панове? А на что нам эта леварюция, если Мацапура будет и дальше землю поганить!
Улыбнулся пан Логин. Молодец есаул, обрезал болтуна. Да только что значит «сперва»?
– Верно! Верно! – зашумели черкасы. – Убьем Мацапуру-беса!
Да только патлатого не проймешь.
– Дело, товарищи, не в Мацапуре! Дело – в Мацапурах как классовом явлении. Много у вашего Мацапуры земли? Много! Вот и объединились против трудового народа Мацапуры, чтобы ту землю не отдать, а вашу – в карман положить. Под Катеринославом сейчас судьба всей революции решается. Побьют нас кадеты, и вместо одного Мацапуры десять явятся. Землю у вас отберут, своих урядников поставят, а вы им чоботы целовать станете!
Загудели хлопцы, потемнели лицами. Перегнул патлатый с чоботами! А вот насчет земли…
– А так: побьем кадетов – и в каждой волости народную власть устроим. Земли у Мацапур и прочих богатеев отрежем и себе возьмем!
Неуютно почувствовал себя пан Загаржецкий. Как бы не вспомнили панове черкасы, сколько за ним сотенных грунтов записано. За ним, да за паном Енохой покойным. Да и у есаула кой-чего имеется.
– А чего, универсал вышел – землю делить?
Поморщился сотник. Началось! Ну кто же тебя, Свербигуз, за язык твой тянул? Или засвербило?
– Вот! – радостно усмехнулся патлатый, грамоту из-за пазухи выхватил. Выхватил, расправил.
– Не универсал, товарищи, а декрет. Декрет о земле. Читаю! Слушайте, товарищи! «Помещичья собственность на землю отменяется немедленно и навсегда…»
Понял сотник – плохи дела.
* * *
– Так ведь доброе дело те хлопцы затеяли, пан сотник!
– И гетьман Зиновий с того начинал. Как же нам им не помочь?
Обступили, глаза прячут. Прячут – но свое гнут.
– А победят под тем Катеринославом богатеи, а после и к нам доберутся. Побьют по одному!
Молчал сотник, слушал. Ему бы о присяге хлопцам напомнить, о клятве, что они давали – Мацапуру-изверга извести. И Яринка…
Но – молчал. Об Окне помнил. И о дороге бесконечной, что над пропастью черной протянулась.
– А потом мы все разом с Мацапурой управимся! Зброя-то у тех хлопцев – загляденье!
– А бонбы какие!
Покачал головой пан Логин. Все-то тебе, Гром, бонбы да мины!
– И земля опять же…
И снова промолчал сотник. Промолчал, оглянулся. Стоят заброды клятые в сторонке, вроде как мешать не хотят. Посреди Шиш-Кныш, отаман мышиный, рядом – патлатый горлопан, а с ним… Юдка! Ах ты, сволочь!
– Ведь мы все понимаем. Надобно того Мацапуру на палю набить. И панну Ярину выручить, опять же… Оно конечно, пан сотник, известное дело, да только тут, почитай, судьба всего поспольства решается!
И ты, Бульбенко? Ох, не ожидал! А где же есаул, молчит чего? Поискал глазами пан Загаржецкий – вот он, стоит! Тоже глаза прячет.
Или боишься, Ондрий Микитич, что и до твоих грунтов доберутся?
– Мы же не разбойники, не гайдамаки какие, пане сотник! Как скажете, так и будет. Да только…
Обвел взглядом своих хлопцев Логин Загаржецкий. Может, и будет, может, и послушают его.
А может, и нет! Не зря глаза прячут. Не зря Зиновия-гетьмана поминают!
И Окно. Совсем рядом Окно! И второе, что в тот химерный Катеринослав ведет, тоже, говорят, совсем близко, полчаса всего ехать. А земля там, пусть не своя, но и не чужая. Стражи у Ворот опять же нет. Вот оно, спасение! Гаркнет он сейчас, махнет «ордынкой», уведет черкасов дальше – и прости-прощай белый свет! Что дороже ему – жизнь Яринкина или его хлопцы?
Трудно было даже во сне о таком думать. А наяву? И почудилось сотнику, что вновь стоит он перед желтоглазым филином-ампиратором. Дымится люлька, клубы сизые под потолком высоким тают. Веди, пан Загаржецкий, своих хлопцев на смерть! И дочка цела будет, и, глядишь, еще одну железку к ферязи привинтят, не поскупятся!
Эх, Яринка!
Сцепил зубы пан Логин. Глаза на миг закрыл.
Прости, дочка!
– Вот чего, панове черкасы, товарищи войсковые! Прежде чем решать будете, узнать вы должны. Тот шлях, на котором стоим, – не шлях вовсе. И горы – не горы…
Юдка душегубец
Вэй, ну и дела!
Эх, яблочко, куда ж ты катишься?
– Эй, морок! Здесь ты?
Здесь!
Или ростом выше стал? Или темнее? Да, набирает силы!
– Радуешься, Иегуда бен-Иосиф?
Не знаю, как я, а он уж точно не рад!
– Когда будешь уезжать с этими разбойниками, оставь медальон сотнику Логину. Мой сын не услышит меня из другого Сосуда.
– А если и сам пан Загаржецкий с теми разбойниками уедет? – усмехнулся я. – Слыхал ведь, что он черкасам своим говорил? Понял наконец, что нет с Околицы пути к пану Мацапуре!
– Путь есть. Скоро будет нужное Окно. Ты бы мог сказать ему об этом.
Не было в его голосе надежды. Сообразил уже – не скажу. На миг мне даже жалко его стало.
– Они все могут сейчас уйти, каф-Малах. Уйти – и спастись. Я не могу помешать этому – да и не стану. Если это нарушение заклятия, то, считай, повезло тебе, а не мне.
Я оглянулся. Не спят черкасы, кружком собрались. В центре – Бульбенко, рядом с ним – Свербигуз. И пан Кныш тут же. Разговаривают!
Знаю, знаю о чем! А около пана Логина всего-то и остались, что есаул да еще четверо. Негусто!
– Ты не нарушишь заклятия, бен-Иосиф. Не нарушишь, потому что не ты милуешь их. Но ты, кажется, доволен? Чем?
Доволен?
– Может быть, тем, каф-Малах, что есть Сосуд, где «жид» стало бранным словом. И что мне не придется больше убивать. Может быть.
– Ты разве не поедешь с ними?
Я усмехнулся. А славно было бы! Прямиком к пану Жаботинскому.
– Нет, каф-Малах, не поеду. Ты забыл о заклятии. Поеду – значит, отпущу пана Логина. Страшное дело – быть Заклятым! И кроме того… Ты бы сам хотел очутиться в том Сосуде?
Подумал. Черной головой покачал.
– И я тоже. А мне, глупому жиду….
Внезапно я рассмеялся. Прав пан Харьковский, темный я еще. Как бишь он говорил? «Продукт кагально-раввинатного воспитания»?
Вот уж точно, продукт!
– Мне, глупому еврею, казалось, что я родился в слишком жестокий век. Вэй, да то, что я видел, это еще даже не цветочки!
…И верить не хочется. Десять миллионов на войне положить! Десять миллионов! А дымы ядовитые? А повозки крылатые, с которых бомбы бросают?
Но все-таки для них я не «пархатый жид», а «товарищ Уманский»!
– Так что сиди в своем медальоне, морок. Связало нас с тобою ниточкой. Прочной – не порвать!
* * *
– Значит, ты твердо решил, товарищ Уманский?
– Решил панове… товарищи. Решил. Остаюсь.
Переглянулись. Пан Кныш на пана Харьковского поглядел. Тот – на лохматого в шляпе.
– Ну тогда будет тебе, товарищ Уманский, другое задание…
