Вроде бы расслабленная поза Ленчика, облокотившегося о край столика, ничуть не изменилась. И голос прежний: тихий, спокойный... Слишком спокойный. И поза - слишком расслабленная, чтобы быть таковой на самом деле. Даже если не знать, когда Ленчик называет моего соавтора не "Семенычем", а "Олежей"...
Олег поправляет сползшие очки, затем слегка поворачивает голову, отслеживая взгляд Ленчика. Мне для этого надо обернуться - что я и делаю, имитируя поиск некоего предмета в сумке на полу.
Вон, в углу зала ожидания.
Четверо.
Двое держат третьего под локти, а четвертый бьет: коротко, без замаха. Грамотно бьет, без суеты, и при этом весьма удачно закрывает избиваемого собственным телом. Если не приглядываться, вплотную пройдешь - не заметишь! Если не приглядываться... да, парня бьют всерьез. И крикнуть он не может удары под ложечку раз за разом вышибают у него дыхание. Вон, коленки тряпками болтаются, только на мучителях и висит...
Разборка? Странно: ни бритых затылков, ни кожаных курток, и с виду не качки вроде...
Но парню от этого не легче.
А наша милиция нас бережет, как обычно, где-то в другом месте.
Нет, это, конечно, не наемные убийцы, и не сакайский переулок XV века, но...
- Олежа... подойдем, а? Забьют ведь...
Пауза.
Старая, знакомая пауза.
- Подойдем.
Олег с Ленчиком как-то незаметно и едва ли не синхронно перепрыгивают через низенькое ограждение, отделяющее оазис "У Галины" от зала ожидания. Я чуть задерживаюсь, залпом допив свой кофе, - и спешу следом. Мое дело: держаться сзади и не путаться под ногами. А заодно - прикрывать им спины и без особой нужды не лезть "поперед батьки в пекло".
Что я и намерен делать. В подобных ситуациях излишний героизм хуже керосину. Да и не герой я... герой ведь должен быть один, а я вон в какой компании...
- Мужики, завязывайте! Поигрались, и будет!..
"Мужики" оборачиваются, и я не вижу в их глазах никакой радости по поводу нашего появления.
Тот, что бил, молча сует руку под грубо вязанную кофту. Что у него там? Нож? Кастет? Нунчаки? Ствол - вряд ли, но если есть хоть малейший шанс... Рука под кофтой шевелится, сжимается в кулак, взгляд голубых слегка навыкате глаз шарит по нам... останавливается.
Между Олегом и Ленчиком.
Ровно посередине.
Рука под кофтой застыла, заледенела; не движется.
Понятливый оказался.
Слишком понятливый для простого вокзального битка.
Вся троица разом расцветает одинаковыми, от уха до уха, улыбками. Даже избиваемый затих. Мир да любовь, и никаких конфликтов. Я молча радуюсь слиянию сердец, да еще тому, что мои друзья стоят ко мне спиной. В такие моменты в глаза им смотреть страшно. Даже своим.
- Мужики, все нормально, - приветливо доносится сзади, от ограждения.
- Расслабьтесь. У ребят свои дела, никто не в претензии...
- Н-не... н-не в пр-етен...
- булькает избиваемый, подтверждая.
Уже поворачиваясь к незваному (но очень удачно подвернувшемуся) миротворцу, я краем глаза успеваю заметить: рука битка очень медленно и аккуратно выползает из-под кофты.
Без оружия.
"Ребята, давайте жить дружно!" - во всеуслышанье провозглашает эта рука.
Пьеса "Тамура", перл цикла "о мужчинах", общий танец-пантомима, реплика хора: "Звон тетивы, и смертоносный ливень на рати падает. Пощады нет. И вот
- разбиты демоны..."
Занавес.
ОЛЕГ
...мне было стыдно.
И еще - страшно.
Давно, давно я не был так близок к срыву. Стареешь, брат... да какое, к черту, "стареешь"?! Накопилось за последние дни дряни под завязку, скоро горлом пойдет, и хорошо, если рядом никого не окажется.
"Ведь я их чуть не зарубил, вдруг понял он. Если бы они не убрались, я бы их зарубил. Сейчас бы они валялись вот здесь, как свиные туши, а я бы стоял с мечом в руке и не знал, что делать..."
Чужие слова, Левиафаном всплыв из темных глубин памяти, подействовали как нашатырь.
Я протрезвел.
Я перестал бояться - себя, а не за себя.
И даже нашел в себе силы улыбнуться.
Наверное, улыбка получилась малость недоношенной, потому что заплечных дел мастера мигом испарились, заботливо поддерживая экс-пытуемого.
- Никаких проблем?
- лениво осведомились из-за спины, от ограждения.
Теперь можно и обернуться.
- Никаких проблем. Все в порядке.
Долговязый детина моих лет почесал фирменную запятую на груди спортивного костюма "Nike". Почесал со вкусом, с довольным кряхтеньем, как если бы запятая зудела уже по меньшей мере неделю. Потом он шмыгнул сломанным носом, обеими руками взлохматил соломенную шевелюру и уставился на меня в упор.
Ленчик с Димычем, похоже, его интересовали мало.
- Лось, это ты?
- сверкнула белозубая ухмылка, хоть сразу на рекламу пасты "Blend-a-med", под лозунг: "Все на борьбу с кариесом!" - Нет, это правда ты?!
- Это я, - ответил я.
Ничуть не покривив душой.
Кличку "Лось" я заработал в самом начале средней, весьма средней школы номер семнадцать. Одноклассники не нашли ничего лучшего, как сотворить аббревиатуру из моих фамилии-имени-отчества, прицепив благозвучия ради мягкий знак в конце. В принципе, я не возражал: клички бывают и похуже, а выстрой они первые буквы имени-отчества-фамилии, да при должной изобретательности...
Мог бы и "Осел" получиться.
Нет, я не возражал.
Это уж много после, когда я приобрел дурную привычку пинаться ногами, "Лось" обзавелся подтекстом... ладно, оставим.
Неинтересно.
Интересно другое: лет десять тому назад на родной харьковской земле устроили первый на Украине (тогда еще республике Советов) международный турнир по "фулл-контакт карате". Со всеми вытекающими и втекающими, во Дворце спорта. Каюсь, я поддался на уговоры устроителей и согласился войти в судейскую коллегию. Молод был, наивен. Витал в эмпиреях, аки темна вода во облацех. Думал вправить миру сустав, и непременно без наркоза. Это уже много позже - не столько годами позже, сколько нервами, - после гнусненькой истории с "купленными боями", в результате чего хороший парень принялся обживать инвалидную коляску, а мне в кулуарах предложили вместо сдачи экзамена на третий дан сдать энную сумму "зелененьких" и без хлопот обрести сразу пятый...
Все это только ждало меня впереди; будущее - чтобы стать прошлым.
А пока - турнир.
За час до начала я, скучая, бродил в одиночестве возле раздевалок, когда меня едва не сшиб с ног рослый, голый по пояс парень с выцветшей наколкой "ВДВ" на плече.
Куртку от кимоно парень держал в руке.
- Осторожнее, - буркнул я, отступая к стене.
- Ну, блин...
- Парень вдруг замолчал, предоставив мне догадываться о тайном смысле его заявления: прощения просить собрался? в рожу мне двинуть? сигарету стрельнуть?
Я стоял дурак дураком, и он стоял, разглядывая меня с ног до головы, будто диво невиданное. Нет, я понимаю: пиджак из черной кожи, бабочка, белая рубашка... я бы и сам предпочел что-нибудь попроще, но свыше было велено давить форс.
Вот я и давил.
- Лось, это ты?
- спросил парень, набрасывая куртку на бугристые плечи.
- Нет, это правда ты?! Какими судьбами?..
- Да так, - неопределенно помахал рукой я.
- Зашел вот... А ты чего, Калмык, выступаешь?
- Полутяж я, - махровой астрой расцвел Калмык, он же - Мишка Калмыченко, в прошлом гроза района, ходячий инфаркт директоров школ и большой любитель учить жизни языкатых очкариков (одного такого очкарика я знал близко, можно сказать, как самого себя).
- От федерации кик-боксинга, все чин чинарем. Ты, Лосяра, на трибунах погромче-то кричи, когда я чурку косоглазого лупить стану. Знаешь, так: "Кал-мык! Кал-мык!" Когда кричат, я аж дурею...
Еще через час Калмык проиграл чурке косоглазому вчистую. Нокаутом. По-моему, из-за меня. Когда он случайно, поперек боя, заприметил мою вредную физиономию не на трибунах, а, напротив, за судейским столиком (я как раз вместо приветственных кличей проставлял Калмыку в карточке второй выход за пределы татами)...
Короче, этой потрясенной паузы чурке, Руслану Халилову, крепкому бойцу из Махачкалы, вполне хватило.
С лихвой.
С тех пор я Калмыка не видел.
- Я угощаю.
- Калмык без приглашения уселся за наш столик и оттуда кивнул нам: давайте, мол, в ногах правды нет!
Тут он был прав.
- Коньячку тяпнем? А, пацаны? По маленькой, за знакомство...
- Пальной небось?
- деловито осведомился Димыч происхождением обещанного коньячка, оставив "пацанов" на совести нового знакомого.
- На вокзале, ночью...
Калмык беззлобно расхохотался, откинувшись на спинку пластмассового креслица и вытянув свои длиннющие ноги на полкафешки.
Вопрос Димыча он явно воспринял как остроумную шутку.
- Настена! Давай сюда!
Откуда-то (из-под кафельного пола, что ли?!) образовалась пикантная душа-девица; увы, не первой свежести, но еще вполне годная к несению патрульно-постовой службы. Кожа мини-юбки, как родная, только что не лопалась на сочной заднице, изобилие ляжек наводило на мысли о ярославских мясо-молочных рекордистках, зато бюст подгулял - два прыща под гипюровой блузкой.
Безгрудый символ чумы XX века.
Мечта извращенца.
Губки-бантики, обильно сдобренные жирным перламутром, сложились в вопросительное "О".
- Слышь, Настена, дуй к Галине Ивановне. Пусть "Араратику" пришлет. Скажешь, для моих друзей. Одна нога здесь...
Миг - и здесь не осталось ни одной ноги, обтянутой ажуром колготок.
Настена на посылках явно отличалась завидным проворством.
- Вовремя я.
- Калмык облизал узкие, потрескавшиеся губы и извлек из кармана пачку "Sovereign", - Работа у нас такая, забота наша простая... Лось, ты б меня пацанам представил, что ли?
Я решил не выкобениватъся и представить гостеприимного Калмыка пацанам.
- Ленчик, Дима, это мой одноклассник, Михаил Калмыченко. Здешний, как я понимаю... э-з-э...
- Бригадир.
- Сигарета в зубах Калмыка пыхнула сиреневым дымом. Здешний бригадир. Так мне больше нравится.
- Ты от этого аж дуреешь, - не удержался я.
- Можно сказать и так.
Мы и раньше, в золотые школьные годы, не были с Калмыком друзьями. Впрочем, сейчас, наполовину разменяв четвертый десяток, я отчетливо понимаю: врагами мы тоже не были. Мы были опекуном и опекаемым, в той извращенной форме, какая частенько процветала среди мальчишек. Не упуская случая отпустить мне "лычку" или публично насовать под бока в случае бунта (а бунтовал я всегда, отчаянно и малопродуктивно!), Калмык платил мне за это небрежным, мимолетным покровительством. Помню: когда на старом кладбище, ныне молодежном парке, прозванном в народе "Могильником", пятеро сявок с Журавлевки отобрали у меня мятую трешку и авторучку с голой бабой внутри, оставив в грязи с разбитыми очками... именно Калмык через два дня во главе своих дружков подстерег залетных на нейтральной территории, у Дома учителя, перед сеансом "Великолепной семерки", - и грянул бой, последний и решительный.
Я был отомщен.
А Калмыку тогда чуть не выбили глаз обрезком трубы...
Сейчас, с седыми висками, об этом вспоминать смешно и глупо, но отчего, отчего мне кажется, что не так уж смешно?.. И не так уж глупо.
Новый, сегодняшний Калмык мне нравился куда меньше того лихого шпаненка из детства и даже того горе-десантника на турнире. Совсем он мне не нравился, потому что удивлял. Он изменился. Он сильно изменился за эти годы; люди, подобные ему, редко меняются так. Слишком много наносного, плохого актерства, сознательного, подчеркнутого шутовства - все эти "пацаны", коньяки и пальцы веером. Было видно и без очков: вокзальный бригадир вполне в состоянии говорить нормальным языком (что раньше давалось ему с трудом), и даже более того - он наслаждается, прикидываясь тем, кем должен быть: мелким "бугром" в клевом прикиде и со связями.
Он играл, и я не мог понять смысла этой игры.
Если, конечно, игра имела смысл.
- Можно сказать и так, друг Лосик... Ты еще стань в позу и расскажи, что ты из-за меня скрипку бросил, боксом занялся! Я ведь про тебя еще тогда справки навел... Нет, я тебе все-таки сочувствую! Скучно, должно быть: сперва хотеть дать в морду и не мочь, чтобы после мочь, так мочь, что мордам впору очередь занимать!
- и не хотеть...
Калмык расхохотался, плюясь клубами дыма. Я смотрел на него и терялся в догадках. Какая скрипка? Какой бокс?! Что он городит?!
Сроду я скрипок не пилил.
- Фильм был такой, - вдруг бросил Ленчик, ни на кого не глядя и примостив руку в гипсе на краю стола.
- "Остров", кажется... или не "Остров". Там Шакуров в роли местного пахана. Рассказывает, как его после первой отсидки подстерег какой-то парень и отметелил до полусмерти. А потом сказал на прощанье: "Сука ты! Я из-за тебя скрипку бросил, боксом занялся..." Парень в детстве на скрипача учился, а с Шакуровым они в одной школе...
Калмык с интересом посмотрел на Ленчика.
- Понравился фильм?
- спросил он.
- Нет, - коротко ответил Ленчик.
Динамик в углу зала ожил, прокашлялся.
- Поезд номер пятьдесят четыре Владивосток - Харьков прибывает на шестую платформу. Повторяю: поезд номер пятьдесят четыре...
Голос в динамике был бесполый, вселенски равнодушный к любым выходкам мироздания: исчезни шестая платформа напрочь или случись Армагеддон, так и будет вещать, не запнувшись ни на секунду:
- ...прибывает... поезд номер...
- Извини, Калмык, - развел я руками.
- Нам пора. За коньяк спасибо, но, видать, не судьба.
- Уезжаете? На край света? А что ж без багажа?
- Не уезжаем. Встречаем.
- Нужного человечка?
- Посылку.
- Я начал слегка тяготиться Калмыковым любопытством. Странно: совершенно сгладилось, что десятью минутами раньше мы с Ленчиком едва не оторвались на мальчиках нашего ласкового бригадира. А ведь достань тот парень нож (именно нож - так, как он, слегка согнувшись, лезут именно за лезвием, ствол тянут иначе), и случилась бы заварушка. Не один я - у Ленчика, похоже, тоже нервы играют... Дуришь, сэнсей? Какой я тебе сэнсей, альтер-эго ты мое беспокойное?! Я тебе...
Ох, я тебе, дай только срок!..
Калмык щелкнул пальцами, и рядом с нашим столиком сама собой образовалась куча народу. Сияющая, будто наваксенный сапог, Настена; рядом заспанная официантка с подносом, где специально для Ноев-праведников с их битком набитыми ковчегами, меж блюдечками с лимоном, маслинами и тонко нарезанной ветчиной, возвышался белоглавый "Арарат"... нет, прям-таки "Араратище", десятилетний, не меньше!.. Возле официантки переминался с ноги на ногу давешний бомж, вяло досасывая из горла бутылку "Слобожанского".
- Петрович.
- Жестом Калмык отослал Настену прочь, а официантка, занявшаяся сервировкой нашего столика, его не заинтересовала вовсе.
- Ты, Петрович, вали на шестую, встреть владивостокский. Лось, какой вагон?
- Тринадцатый, - машинально ответил я.
- Значит, тринадцатый. Заберешь у проводника посылку. Да, что в посылке? Товар? Бабки? Секрет?
- Журналы, - вместо меня откликнулся Димыч.
Мой рыжий друг сидел напряженно, не смягчаясь даже прелестным пейзажем, раскинувшимся перед нами. И правильно, это он молодец... только так подчеркнуто не стоило бы.
