Посреди двора извивалась живая змея плясунов, возглавляемая неугомонным Эврилохом. С самого утра слуги выставили для всеобщего обозрения подарок от Навплия хозяину дома: дюжину критских лабрисс - двойных секир из черной бронзы, способных в умелых руках отсечь голову быку. Солнце играло в масляных лезвиях, бросая стрелы-зайчики в глаза любопытным; секирные рукояти торчали под одинаковым углом, полированной стеной, копейщиками в фаланге, и тяжкие кольца на рукоятях смотрели на ворота дюжиной глаз, ожидая: кто еще придет поздравить жениха с невестой?!
А между лабриссами истово плясали подростки, возложив руки на плечи идущего впереди.
- А-а-а-ах!!!
- Пищи откушайте нашей, друзья, на здоровье!..
- Слева! слева бей!..
- Ги-мен! Ги-ме-ней!
Казалось, взорвись сейчас двор Зевесовым перуном или содрогнись от удара трезубца Колебателя Земли - нет такого шума, который бы привлек внимание собравшихся в мегароне знатных гостей. Итакийские геронты, жених с невестой, родители молодых, дамат Алким, примостившийся в уголочке со своей больной ногой... здравицы, степенные пожелания долголетия и плодовитости, восхваления благородных предков, обеты по возвращении совершить жертвоприношение... обсуждение свадьбы на Эвбее... сетования басилея Лаэрта, кому дела мешают отплыть вместе с богоравным Навплием, дабы лично присутствовать на свадьбе...
Все прекрасно знали, что Паламеду вряд ли удастся насладиться девственностью невесты: старшенькая дочь Лаэрта и Антиклеи, прозванная Марпессой в честь этолийской наяды, к сожалению родителей, и норовом удалась в нимфу. Слаба была на передок. Бранили; запирали, даже поколачивали - без толку. Рябому Эвмею-свинопасу, и то, по слухам, не отказала!
- впрочем, о таких подробностях жениху с его отцом знать незачем. Да и не за девственностью эвбейцы приехали. Дело с делом породниться решило.
- Слава богоравным басилеям Лаэрту и Навплию! ...тишина снаружи ударила по ушам стократ больнее перунов-трезубцев. Здравица сбилась, скомкалась; геронт подавился криком. То, что не мог сделать шум, сделала она, тишина, случайным чужаком явившись на помолвку.
Лишь визжал, захлебываясь, недорезанный поросенок - предсмертным визгом оттеняя общее молчание.
Первыми встали басилеи. Следом - жених с невестой и мать невесты. Дальше потянулись из-за столов: геронты, гости, дамат Алким, смешно подпрыгивающий на ходу... А тишина все разгуливала по двору, дразнясь беззвучно. Даже поросенок смолк.
* * *
Память ты, моя память...
В распахнутых настежь воротах стоял незнакомый юноша. Огненные кудри, схваченные обручем из серебра с чернью, падали на широкие плечи, как восход солнца заливает еще дремлющую землю. Хитон из плотной, отливающей бирюзой ткани был по кайме украшен вышивкой: нити темно-синего и белого цветов сплетались в бесконечных волнах прибоя. Плащ, свежее первого снега в гопах складка за складкой ниспадал к сандалиям на медной подошве; левый край плаща оттопыривался эфесом меча.
Железного меча.
И еще: пояс, усеянный полированными бляхами из бронзы, на каждой из которых красовалась одна из букв финикийского алфавита.
Алеф, бет, гимет, далет, хе, вав...
За спиной юноши мрачно замерли четверо дюжих телохранителей: кожаные панцири, шлемы, густо усеянные кабаньими клыками, легкие копья наперевес - как если бы их господину угрожала опасность. Рядом с одним из телохранителей, рябым крепышом, статная женщина равнодушно играла кольцами живой змеи.
В левой руке юноша держал превосходный лук.
- Господин! он! он!..
- первым опомнился буян Эврилох, хотя первым ему не полагалось говорить ни по возрасту, ни по чину.
- Насквозь! Кольца - насквозь! стрелой... мы врассыпную, думали: он в нас! целится!.. а он!.. насквозь!.. ...назад! На миг, на минуту - назад!
- Надо просто очень любить этот лук...
И, явившись из пустоты - позже, не поверив очевидному, скажут, что я принес его с собой, - возникает лук, подаренный дедом-Автоликом своему сумасшедшему внуку.
- Надо очень... очень любить... И натянутая единым движением тетива отзывается счастливым трепетом.
- Надо очень любить эту стрелу... эти секиры... надо любить их целиком, от лезвий до колец!..
И кольца критских лабрисс уставились на пришельца не дюжиной - нет! единым! общим глазом!
- Надо очень любить своего отца... свою мать... надо любить этот остров, груду камня, затерянную в море... Тетива, застонав в экстазе, двинулась назад. ...любить свою сестру, радуясь ее счастью... любить ее будущего мужа... и тогда все случится легко и просто ибо лук и жизнь - одно!..
Стрела ушла в полет.
В единственно возможный полет - насквозь.
Через двенадцать секирных колец.
Я подошел к Навплию с Паламедом, зная: мои спутники идут сзади, отставая всего на шаг. Коротко склонил голову:
- Богоравные... Мы ведь скоро станем родичами! Близкими родичами! Простите!
- мне, наследнику бедной итакййской басилевии, нечего подарить вам на память из дорогих вещей. Да и можно ли удивить вас, богоравные, чем-либо ценным? Я делаю то, что в моих силах: посвящаю вам свой сегодняшний выстрел. А свою стрелу я посвящаю Стрелку-Олимпийцу, нарекая ее Стрелой Эг-лета, невидимо и неотвратимо поражающей цель! И еще...
Тишина. Рядом, вокруг, бок о бок.
Возможно, я говорил вовсе не так гладко - сейчас, по возвращении, я даже уверен в этом. Но какая разница?
- И еще. Возьмите, как дар, этот совет юнца, пропахшего козами: никогда не верьте ложным маякам. Иначе есть риск разбиться о камни, предоставив другим подбирать добычу. Даже если ты - исконный моряк. А я ведь желаю вам только счастья, богоравные родичи мои...
И почувствовал: треск бытия, треск моего личного Номоса, отдалился. Затих. Исчез до поры.
Значит, я все сделал правильно.
...Их глаза.
Глаза басилея Навплия и его сына Паламеда. Они глядели на меня секирными кольцами, сливаясь в один, широко распахнутый, потрясенный увиденным глаз. Словно ожидали стрелы.
Двойной намек: имя "Навплий" буквально означает "моряк".
ЭПОД
ИТАКА
Западный склон ГОРЫ Этос; авориовая терраса (СФрагппа)
- Вздымает море Валы-громады, Любая - чудо, Любая - воин...
Встав, я прошелся по террасе. Постоял у перил, невидящими глазами уставясь перед собой. На этот раз возвращаться было легче. Легче - и трудней. Одновременно. Так бывает.
Мурлыча старый гимн кормчих, я смотрел перед собой, постепенно обретая способность видеть. Зеленая звезда - моя подружка!
- зацепилась за край утеса, ободравшись в кровь. Я сочувствую тебе, звезда. Я не вижу снаружи ничего, кроме тебя, звезда. Зато внутри...
...в тот день, прямо среди помолвки, меня постригли во взрослые. Под буйные крики одобрения басилей Навплий - сын Посейдона и отец Паламеда! Навплий, ты велик!..
- собственноручно совершил обряд пострижения, по просьбе моего отца.
Навплий, ты велик! я благодарен тебе, я люблю тебя, Навплий!
Почему дрожали твои руки, басилей?!
Тогда я не знал, что минутой раньше заслонил собой отца. Я, Одиссей, закрыл Лаэрта-Садовника, как щит закрывает тело от копейного жала. Слабоумный наследник всегда пребывает в безопасности, ибо его право наследования - дым, мираж, обман чувств! Ему даже позволят Доживать свой век в сытости, играя с козами в войну если, тем или иным путем, будет устранен благоразумный родитель бедного дурачка, дабы открыть дорогу трижды благоразумным родичам.
Особенно когда родитель обладает более ценным имуществом для передачи, нежели затерянная в глуши Итака.
Папа, я же не знал, отчего на самом деле трещит скорлупа моего Номоса! я же не знал, что ты - такая же неотъемлемая часть Вселенной по имени "Одиссей, сын Лаэрта", как и я сам!..
Папа, я люблю тебя.
Постриженный во взрослые, я стоял в буре восторгов а ты, Лаэрт, улыбаясь счастливо и чуть-чуть смущенно стоял рядом и немного позади.
Да, в день пострижения я был... нет, я стал твоим щитом.
Тем, кто принимает первый удар.
Принимает, не понимая - зато мама поняла все сразу и бесповоротно; Антиклея плакала, не стыдясь слез. "От счастья!
- шептались рабыни, и эхо металось между людьми.
- От счастья! Такого сына..." Мама, не плачь. Не надо. Ни в прошлом, ни сейчас.
Мама, я вернусь.
Ты же знаешь, я никогда не обманывал тебя; я почти совсем не умею лгать, мама, не дотянувшись в искусстве честности до Далеко Разящего лишь на пол-локтя; вместо лжи я просто говорю не всю правду, но сейчас я говорю ее всю.
Я вернусь.
- ...Лазурноруки, Пеннокудрявы,
Драконьи шлемы, Тритоньи гребни...
И от кораблей, словно в ответ мне, донеслось под бряцанье старенькой кифары:
- Муза, воспой Одиссея, бессмертным подобного мужа! Голени, бедра и руки его преисполнены силы, Шея его жиловата, он мышцами крепок; годами Вовсе не стар. Ни в каком не безопытен мужеском бое...
Одобрительный гомон заглушил песнь. Они там собирались убивать по тысяче врагов в день, и героям для полного счастья требовался истинный вождь, гроза троянцев - аэд прекрасно понимал чаяния пьяных героев.
Спуститься, что ли, вниз?
Выпить с парнями вина, а потом засунуть рук:у по локоть в луженую глотку аэда и вырвать его Раздвоенный язык? с корнем?! бросить собакам?!
Вместо этого я зажмурился.
Крепко-крепко.
...Постриженный во взрослые, я стоял в буре восторгов, а ты, Лаэрт, улыбался счастливо и чуть-чу-смущенно.
Позже ты спросил у меня: "Что это за намек про лживые маяки?"
Я отговорился пустяками. Даже тринадцатилетнему подростку стало ясно: ты ничего не знал о былой славе Эглета", утонувшей в пучине прошлого, и о предпримчивом молодом человеке.Ты был младше Навплия, Если договориться с мойрами-Пряхами и отмотать четверть века, - а я уже научился возвращаться туда где не был!
- ты обернешься едва ли не сверстником сына, на грани пострижения. Откуда тебе было знать?
На миг я ощутил себя мудрым и многоопытным, хотя несколько лет мне было стыдно за этот миг. Пак знал о лживых маяках во сто крат больше любого таким способом берегового пиратства промышляли многие, собирая на камнях растерзанную добычу. "Стрех Эглета" не являлась исключением, но тайная, коварная злость крылась в другом: предприимчивый молодой человек никогда не работал дважды на одном и том же месте мгновенно исчезая после грабежа, А месть пострадавших, если кто-то чудом выжили их родичей, чье горе требовало выхода... Месть Обрушивалась на местных жителей - ведь их и только их обвиняли в случившемся, Этого я тогда не понял. Папа, я прошу у тебя прощения за гордыню.
- Вздымает море Валы-громады, Любая - диво, Любая-дева...
Зеленая звезда, у тебя я тоже прошу прощения.
Без причины, про запас.
Паламед-эвбеец, прости и ты - тебе пришлось смириться с гулящей женой без надежды на будущий барыш. Впрочем, здесь я не прав - надежды умирают последними, а ты надеешься по сей день.
Я люблю тебя, Паламед, мой обаятельный шурин, приложивший все старания, дабы я смог получить свою долю военной славы; я люблю тебя, потому что не умею иначе.
- И, горсть жемчужин
Пересыпая,
У нереиды
В глазах - томленье...
Я вернусь. Я уже, я сейчас... только дух переведу...
ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ ХОЧУ БЫТЬ ЭПИГОНОМ!
...В восьмой песне "Одиссеи" мы читаем, что боги создают злоключения, дабы будущим поколениям было о чем петь...
X. Л. Борхес
СТРОФА-1 МАЛЬЧИШКИ ИДУТ НА ФИВЫ
Папа хохотал как резаный.
Одиссей еще подумал, что ошибся - это орут как резаные, а хохочут как-то иначе. Впрочем, тонкости сочетания слов пусть больше интересуют аэдов, им за это платят. Ибо история, приведшая басилея Лаэрта в бурный восторг, даже в кратком изложении была прелестна.
Вечным Сизифом взойдя на перевал и покатившись вниз, к зиме, нынешняя осень явила препаскудный норов. Ежедневно до полудня над Итакой висел сплошной туман, состоявший, казалось, из мелких капелек божьего наказания; небо сочилось гнилым соком, будто червивый плод, забытый на ветке; население оглушительно чихало, шмыгая красными носами, и руно овец свалялось неопрятными колтунами, странным образом напоминая о проказе.
Дрянь, не осень.
Тут и случилась история, о которой упоминалось раньше. В ожидании гиблого безделья зимы семеро охломонов с близлежащего островка Дулихия решили подзаработать. Снарядив лодки и подвесив к поясам кривые ножи, они отплыли на ночь глядя, в надежде к рассвету
' Ох л о м о н - предводитель толпы (охлоса), вожак.
достичь побережья Акарнании. Но, заблудившимся в тумане, вместо обильной дарами Акарнании им суждено было высадиться на берегу соседки-Итаки - где великолепная семерка и принялась, взойдя по склону, споро резать ножами подвернувшееся им стадо свиней.
Пока вкупе со стадом им в тумане не подвернулись и пастухи.
Справедливость была восстановлена, кулаки разбиты в кровь, кривые ножи радостно поменяли владельцев, после чего между ревнителями итакийского свинства и налетчиками, отдыхавшими в жидкой, пахнущей навозом грязи, состоялся разговор примерно следующего содержания:
- Вы кто?
- М-м-м-м...
- Ты мне зубами не плюйся, охвостье драное! Внятно отвечай!
- Мы... мы п-пираты...
- Это вы - пираты?!
- М-м-мы... А в-в-вы сами к-кто?
- Мы свинопасы.
- Это в-вы - свинопасы?!
Да, папа смеялся. А вместе с ним смеялся и Одиссей, радуясь, что папе не пришло в голову обратить внимание на кулаки наследника. Ободранные костяшки это, конечно, пустяки, но все-таки негоже... да еще постриженному во взрослые... мог бы и подождать, пока свинопасы сами разберутся... нет, кинулся первым... вон, на скуле синяк!..
Все папины доводы, буде Лаэрт собрался бы заняться-таки воспитанием сына, Одиссей знал заранее.
* * *
Ниже по лестнице, ведущей на северную террасу, зашлепали сандалии. Много сандалий. И, под дружное кряхтенье, взорам явились носилки с восседавшим на них далматом Алкимом. В сырую погоду больная нога Алкима ныла пуще капризного дитяти, принуждая хозяина либо безвылазно сидеть дома, либо путешествовать на чужих плечах.
- Радуйся, мой басилей! Воистину радуйся, ибо наши расчеты оказались верны! Одиссей навострил уши.
- Фивы?! когда?!
- Лаэрт мигом забыл о свинопасах и пиратах-растеряхах; глаза басилея сверкнули острым, коварным огоньком.
Одиссей редко видел отца таким и очень любил эти редкие минуты. Забывалось, что на земле есть люди, зовущие отцами Геракла, Тезея-Афинянина или, на худой конец, мятежного лапифа Пейрифоя.
Сыновья истинных героев.
Папа, ты прости меня, ладно?
- Фивы, мой басилей. Мальчишки идут на Фивы. Эпигоны', сыновья Семерых. В Форкинской гавани причалил кормчий Фриних, а его вести - самые верные. Кому как не тебе, мой басилей, знать это...
Дамат Алким заругался, требуя от носильщиков, чтобы те сгрузили носилки у перил; на миг воцарилась суматоха - носилки сгружались, из покоев уже тащили любимую Алкимову скамью со спинкой, басилей Лаэрт нервно расхаживал из конца в конец террасы, а Одиссей стоял, бледный, и мечтал об одном.
Чтобы о нем забыли.
Чтобы - взрослого! постриженного!
- не выгнали.
Чтобы еще раз дали услышать потрясающую, сногсшибательную, грандиозную новость, которая верна, ибо вести кормчего Фриниха - самые верные.
Мальчишки идут на Фивы.
Боги! добрые, милостивые боги!
- мальчишки...
О нем вспомнили. Но, по всей видимости, боги вняли мольбам: папа и дядя Алким одновременно уставились на рыжего, улыбнулись... Не сговариваясь, кивнули:
- Ишь, вытянулся! звенит!
- это папа.
- Тоже, небось, Фивы брать хочешь? да, сынок?
*Эпигоны- потомки (косв. значение: "последователи").
