– Мистер Эминент, – подхватил он, – Ури абсолютно прав. А я, уж простите за дерзость, добавлю. Вы когда-то сказали нам, что наша цель – борьба за Будущее. Меньше крови, больше счастья – это ваши слова, сэр. Вам не кажется, что вы свернули куда-то не туда? Некромантия, черная магия… Для чего мы убиваем ученых? Чтобы миром правили китайские колдуны? Мне поздно спасать душу, но все-таки позвольте заметить: я вам больше не помощник. Обожду, пока вы поправитесь, заработаю денег, чтобы вам с Ури хватило на первое время, – и распрощаюсь. Если вы правы насчет баронессы… Считайте, что у вас стало двумя слугами меньше.
– Бунт на корабле, мистер Бейтс? Деньги на первое время – как трогательно, как мило! Не хочу вас разочаровывать, Чарльз… Даже сейчас мне не составит труда убить вас, не вставая с места. А наш малыш забросит труп в этот дивный пруд. Искать вас не будут. Кому нужен беглый английский висельник? Ури, ты готов?
Швейцарец засопел, развел ручищами:
– Мы даже не знаем, Эминент. Раньше нам казалось, что вы – самый-самый добрый из людей. Вы помогли нам, выходили, не дали сойти с ума. Спасли от страшных лекаришек, которые хотели разрезать нас на части. А вчера нам приснилось, что вы прячете в саквояже железную пилу. Мы не бросим вас, ни сейчас, ни потом, но мы никогда не станем убивать. И вы не станете. Мы позаботимся об этом!
– Даже так…
Эминент закрыл глаза. Он долго молчал, затем вновь посмотрел на вечернее небо. Ночь опускалась на Москву, стирая краски и размывая контуры.
– Наверное, мне следовало бы огорчиться. Друзья и верные слуги проверяются не в радости – в беде. Вы оба нужны мне, я не закончил ряд важных дел. Вам даже трудно представить, насколько важных. Ради этого, мистер Бейтс, можно стать некромантом. Но я успокою вашу совесть – вам не придется бросать меня. Я не болен, друзья…
И прежде чем Ури закричал, прежде чем Бейтс отступил на шаг, Адольф Франц Фридрих фон Книгге выдохнул резко и зло:
– Я умираю! Слышите?! Я – умираю!
3
– Ну наконец-то!
После вереницы гробов остров Грядущего показался Огюсту землей обетованной. Желто-зеленая клякса на поверхности океана; соленые языки волн лижут песок берега. Отчаянно мигают огни на вершинах пирамидок.
Кажется, у потомков стряслась какая-то суматоха.
– Где вы пропадали?!
Отвечать Шевалье не спешил. Бестелесно паря в горних высях, он изучал творившееся внизу. Жижа в Лабиринте бурлила и пузырилась, закручиваясь воронками, норовя выплеснуться наружу. «Несварение?» – Огюст в очередной раз углядел аналогию с кишечником. И тут же поправил сам себя:
«Научный диспут?»
– Я не пропадал. Я был занят.
– Столько времени? Мы боялись, что потеряли вас навсегда!
– А я, между прочим, и не обещал регулярных визитов.
– Но вы ведь проявляли интерес! – невидимый глаз-Переговорщик был обескуражен. В голосе его пробились нотки любовника-зануды, безуспешно допытывающегося, отчего предмет страсти потерял к бедняге интерес. – Спрашивали, шли на контакт…
– Ну, проявлял. Спрашивал. А вы все ходили вокруг да около! Футур-шок, видите ли!
– Футур-шок отменяется, – поспешил заверить глаз. – Работаем по ускоренной программе.
– С чего бы это вдруг?
– Темпоральный канал нестабилен. Вас может отрезать в любой момент. Поэтому я должен заручиться вашим согласием.
– Согласием? На что?
– На сотрудничество, разумеется! Если вы добровольно согласитесь сотрудничать с нами, канал стабилизируется. Нам нужно спешить…
«Это вам нужно спешить, граждане потомки! А нам торопиться некуда. Не терпится заполучить ценного вербовщика? Проболтался ваш лаборант, пока начальство к жене летало…»
– Как ваша супруга? Родила?
– Супруга? – Переговорщик не сразу понял, о чем речь. – Да, спасибо. У нас дочка. Вчера их навещал…
– Поздравляю!
– Благодарю… И давайте не будем отвлекаться. У нас мало времени.
– Мало? У меня этого времени целые сугробы!
«Надо сбить его с толку, – Огюст был в восторге от собственного коварства. – Заставить нервничать. И внезапно спросить о сути дела. Главное – не дать опомниться…»
– Вот эта ваша лаборатория, башенки… Из чего они изготовлены?
– Из алюминия. Сплав на его основе.
– Но ведь это безумно дорого! Алюминиум дороже золота!
– Какое это имеет значение? – глаз нервничал. – Сейчас алюминий – один из самых дешевых металлов.
– Значит, сделали из чего подешевле?
– Да что вы ерунду молотите! – возмутился глаз, забыв обо всем, чему его учили в школе Переговорщиков. – Это очень важный проект! Понадобилось бы – сделали бы из золота. Из платины! Из иридия, черт побери! Но для успешной работы коллект-матрицы необходим алюминий.
– Почему?
– Да зачем вам это?! Это же частности!
– Обожаю частности, – нагло перебил его Шевалье. – Итак?
– Ну ладно, – послышался тяжкий вздох. – Долгое время роль алюминия в организме человека была неясна…
– В организме?!
– А вы как думали?! – озлился глаз, но быстро взял себя в руки. – В человеческом теле содержится 30–50 миллиграммов алюминия. Это немного, но важность данного элемента трудно переоценить. Вот смотрите…
В воздухе перед Огюстом возник человек – прозрачный, как стекло. Внутри его послойно стали проявляться кости, мышцы, нервные волокна, внутренние органы… В крови, текущей по сосудам, в мозгу, в остальной плоти – всюду искрились серебристые блестки.
Должно быть, они изображали атомы алюминиума.
– Как видите, алюминий присутствует практически везде. Наибольшая его концентрация приходится на мозг, – длинный светящийся палец ткнул в серебристое облачко, которое роилось внутри черепа, – кости, печень и легкие. Там алюминий имеет свойство накапливаться с возрастом.
Серебристых блесток в указанных местах стало заметно больше.
– Алюминий участвует в образовании фосфатных и белковых комплексов, в энергообмене организма, в процессах регенерации тканей; влияет на функцию околощитовидных желез…
Оседлав любимого конька, глаз заговорил лекторским тоном.
– Избыток алюминия провоцирует перевозбуждение нервной системы и может привести к болезням Альцгеймера и Паркинсона: слабоумие, дрожание конечностей, психические расстройства… Недостаток же ведет к торможению нервной деятельности и замедлению реакций. Долгое время люди не знали, как с этим бороться, пока не научились управлять своим хромосомным биокомпьютером. Теперь избыток ионов алюминия мы используем во благо. Блиц-регенерация? Повышение физических возможностей? Пожалуйста!
Стеклянный голем начал меняться. Поток блесток устремился к спинным мышцам и позвоночнику. Там атомы алюминиума принялись усердно трудиться, вращаясь по сложнейшим орбитам. Кости и мышцы трансформировались: голем отращивал крылья! Шевалье вспомнился «демон», так испугавший его во время первого визита в Грядущее.
– Повышенная активность нервной системы, если направить ее… гм… в нужное русло, позволяет нам общаться на волновом уровне, создавать коллективные волновые супергены…
Блестки зароились в мозгу; вокруг головы возник нимб.
– Хорошо, хорошо! – не выдержал Шевалье. – Вы научились использовать алюминиум внутри организма. Но зачем строить из него целый лабиринт? Эти пирамиды… Не грызете же вы их, в самом деле?!
– Сами их грызите! – фыркнул Переговорщик. – Просто контакт с внешним алюминием… как бы это вам объяснить?.. Он помогает правильно настроить внутреннее управление. В ваше время это назвали бы сродством атомов. Тонкие поля металлической решетки алюминия входят в резонанс с колебаниями ионов алюминия в организме, и при помощи волновой модуляции…
Слово «сродство» было Огюсту знакомо. Остальное – не очень.
– …на основе групп Галуа.
– Галуа?!
– Да, Эвариста Галуа, вашего друга. Гипотеза Таниямы-Шимуры, попытки доказать, что целая молекула ДНК одного эллиптического уравнения может быть поставлена в соответствие целой молекуле ДНК одной модулярной формы… основы кодирования супергена…
Голос Переговорщика отдалялся, таял. Двойная спираль, сотканная из снежинок-шестеренок, свилась вокруг Шевалье. Заключила в хрустальный звон, закружила, понесла прочь.
Остров исчезал. Небо надвигалось блестящей гранью кристалла Вселенной. В последний миг Огюсту почудился отчаянный крик, летящий из неимоверной дали:
– Вы только вернитесь! Обязательно вернитесь!..
Сцена третья
Китайские церемонии
1
Кабинет Павла Ивановича ничем не походил на отцовский, за одним-единственным исключением – в нем тоже стояло «вольтеровское» кресло, похожее на трон. Сейчас его без спросу занял Константин Иванович, развалившись медведем и подкручивая усы. В остальном же кабинет был обычной берлогой философа из провинции. Полки с книгами большей частью пустовали, напоминая щербатые челюсти старика. Подоконник украшали горшки с бальзамином. Над камином стояли часы с Наполеоном – вместо треуголки император надел ночной колпак. На стене портрет Гагарина-отца соседствовал с гравюрой на меди, изображавшей цветы герани, и раскрашенной литографией «Московские сбитенщик и ходебщик».
Литографией сейчас любовался Андерс Эрстед, раздумывая, где достать такую же для музея в Эльсиноре. Уж очень сбитенщик походил на усатого Розенкранца, а ходебщик – на отощавшего в университете Гильденстерна. Можно и герань прихватить. Внизу сделаем подпись на стародатском: «От Гамлета – любезной моей Офелии…»
– Я поклялся, что привезу вас! – закончил рассказ Константин Иванович.
– Живым или мертвым? – уточнил Эрстед.
Предводитель дворянства густо, со вкусом расхохотался. Чувствовалось, что он ценит юмор собеседника, но из всех шуток предпочитает свои.
– Помилуй Бог, Андерс Христианович! Разумеется, живым и здоровым. Вы же не тамбовский волк? – или этот, не к ночи будь помянут, чупакабр… Слово чести, я и сам с радостью отправился бы на охоту. На монстру, понятное дело, не рассчитываю, но кабана, а то и лося взяли бы… Знаете, какой кабанище удружил прошлой осенью Хворостову? Пятнадцать пудов, не шутка. А рыло, рыло-то! клыки! – куда там чупакабру…
– А что? – внезапно сказал Эрстед. – И поеду!
Он представил себя стоящим над поверженным кабаном. Рыло, клыки, и датский полковник попирает чудище ногой. Кабан в воображении вдруг превратился в гигантскую собаку (рыло почему-то осталось на месте), покрытую вместо шерсти грубой щетиной. И заголовок в газете: «Варяг сразил монстру!» Его величество Фредерик прочтет, растрогается, снимет опалу, второй орден даст…
Не умею отдыхать, подумал Эрстед. Ну совершенно не умею.
– Завтра с утра и отправимся, – Константин Иванович брал, что называется, быка за рога. – В моей коляске. Доставлю вас к господам естествоиспытателям и дальше – в Тамбов. Обещался губернатору… Морока! – слыхали о высочайшем Манифесте? Всех дворянских детей, кто родился до получения отцом потомственного дворянства, перевели из «обер-офицерских детей» в почетных граждан. Их новенькие благородия… Носить шпагу, впрочем, не разрешили.
– Всех? – встрепенулся Павел Иванович. – Всех перевели?
До того он молча сидел на пружинной кушетке, разглядывая ногти.
– Законных детей, Павлуша. Законных. – Константин Иванович подмигнул со значением. – Да ты не волнуйся. Подрастут твои огольцы, отправим их в гимназию. Содержание я выделю, раз обещал. Девчонок же…
– Девочек я оставлю при театре, – твердо сказал, как отрезал, Павел Иванович.
Чувствовалось, что это давняя и больная тема.
– Хорошо, – младший брат не стал спорить. – Андерс Христианович, вы встаньте пораньше. Я с зарей отправлюсь…
– Одной коляски нам не хватит. – Эрстед испытывал неловкость, став свидетелем такой сцены. – Гере Торвен тоже собирался в город, на почтамт. Вместе с… э-э… вместе с фру Торвен.
Демонстрируя на «рогатках» паспорт гере помощника, валявшегося без чувств в кибитке, Эрстед получил ясное представление о матримониальных переменах в жизни своего бывшего лейтенанта. Вот так оставляй их в Париже… Он даже переговорил на эту тему с Пин-эр – если считать разговором вопросы датчанина и ответные записки китаянки. Особенно его вдохновила идея о том, что отношения мужа и жены подобны отношениям чая и чайника.
А может, Эрстед просто не так понял Пин-эр.
Последнюю неделю здоровье Торвена укрепилось, хотя он оставался довольно слаб. Зато упрямство возросло вдвое. Смотреть «Пустодомов» гере помощник отказался, предпочтя уединение, но Эрстед знал – стоит уехать туда, где есть благословенный почтамт, без Торвена, и жизнь превратится в ад.
– Я велю Прошке запрячь мою коляску, – вмешался Павел Иванович. – Он дождется господина Торвена…
Речь его сделалась бессвязной. Миг, и он вовсе замолчал. На лицо сползла идиотическая гримаса, памятная Эрстеду по недавнему припадку. Плечи Гагарина мелко подергивались, как у танцующей цыганки. В прошлый вторник к усадьбе подкатил целый табор – Павел Иванович выпил рюмку водки, поднесенную ему, расплатился крупной ассигнацией, пошел в пляс, неуклюже хлопая себя по бедрам. Бородачи в красных рубахах терзали гитары; вокруг барина вилась танцовщица – звон монист, трепет сдобной груди…
– La B^ete du G'evaudan, – внезапно сообщил Павел Иванович по-французски. И продолжил на отменном английском: – For this was the land of the ever-memorable Beast, the Napoleon of wolves. What a career was his! He lived ten months at free quarters in G'evaudan and Vivarais; he ate women and children and shepherdesses celebrated for their beauty; he has been seen at broad noonday chasing a post-chaise and outrider along the king’s high-road, and chaise and outrider fleeing before him at the gallop. He was placarded like a political offender, and ten thousand francs were offered for his head…[65]
Это было ужасно. Он говорил отчетливо и членораздельно, при том что рот Павла Ивановича дергался невпопад словам.
– Чудовище, – несчастный, брызжа слюной, воздел руку к потолку, – принадлежало к разряду еще не виданных особей. Рыжая шерсть с черной полосой вдоль хребта, свиная голова с огромной пастью…
– Выйдите! – забыв о приличиях, велел датчанину Константин Иванович. – Мой брат болен. Это скоро пройдет.
Эрстед шагнул к кушетке.
– Это пройдет еще скорее, если я останусь.
– Выйдите!
Предводитель еле сдержался, чтобы не добавить сакраментальное, пахнущее дуэлью «…вон!».
– Врачей не стесняются. Я в силах помочь…
– Вы врач?
– Господин де Моранжье предлагал для уничтожения Зверя прислать в Жеводан армейский полк…
– В некотором смысле. Помолчите, вы меня отвлекаете…
Эрстед уже крепко держал Павла Ивановича за запястья. Без магнитов ему было трудно регулировать флюид. В свое время Франц Месмер отказался от магнитов, сведя лечение к силе магнетизера, но мало кто знал, что в опале, в конце жизни Месмер-старик вновь понял и принял значение намагниченного металла.