— Зачем, Тенна? — хрипло спросил он. — Знаешь, все эти годы я задавал себе разные вопросы… сотни вопросов… десятки вопросов… и вот остался только один. Зачем? Ихаллу ты не вернешь, и остальных тоже. И себя не вернешь. Мир все равно уже не будет нашим, потому что нас нет. А они живут в этом мире, и… живут, и все. Разве ты можешь судить, какой мир лучше? Можно разрушить этот мир, можно создать новый — но прошлое утеряно безвозвратно. Так надо ли пытаться? Ортана говорил…

— Ортана хотел стать единственным, — сказал Тенна сквозь зубы. — Неужели ты так и не понял? То, что содеял Ортана, он содеял намеренно.

— Какая разница? — пожал плечами Кабейг.

— Может, и никакой, — произнес Тенна, поднимая кубок. — Но он — не истинный творец, он убийца и разрушитель. Я иду в Башню. Дай мне ключ, Хранитель.

Этот кубок Тенна пил долго — все то время, пока Хранитель Башни медленно лез за пазуху, доставал оттуда медальон на золотой цепочке и долго разглядывал четкие геометрические контуры рисунка, словно портрет любимой женщины.

Тенна сделал последний глоток и вернул кубок на стол.

— Во имя магии травы и радуги, воды и камня, — тихо сказал Кабейг и после паузы протянул медальон Тенне: — Возьми.

— Благодарю тебя, Хранитель Башни Юга-и-Запада.

Кабейг выпустил медальон из рук и схватился за кубок. Он пил так торопливо и жадно, что вино пролилось ему на грудь.

— Прощай, — сказал Тенна.

Кабейг оторвался от кубка и посмотрел на Тенну долгим взглядом. Ни следа винной мути не было в его глазах.

— Да, друг, — медленно сказал он. — Благодарю за то, что понял меня верно. Я никому не судья. И я принадлежу теперь этому миру. Если ты уничтожишь его, я погибну вместе с ним. Если ты покинешь его, я останусь. Если ты изменишь его, я изменюсь по воле твоей. И даже если ты сумеешь вернуть наш прежний мир — меня не будет там, мое место здесь. А если ты потерпишь поражение, если ты не изменишь ничего и сам станешь частью этого мира — ты не захочешь видеть меня, я знаю. Что бы ни случилось, мы больше не встретимся. Прощай навсегда!

И он поднял тяжелый кубок в прощальном салюте.

5

Может, я и дура. То есть наверняка дура. Но не настолько, чтобы не разобраться.

Бабушка-покойница, ведьма старая, меня чему учила? Хочешь человека от других отличить — на рожу не гляди, в глаза гляди. Чужую личину нацепить хоть и непросто, но можно. А взгляд подделать нельзя.

Ну вот. Смотрю я на солнце, которое как раз за полдень перевалило, и начинаю думать, что мой утрешний дружок не объявится. А не объявится — так и прах с ним. Главное, деньги-то он мне уже отдал. Стало быть, с Мамочкой я теперь в расчете, в узелке на первое время кой-чего завязано — могу направляться, куда пожелаю. Спасибо Ортане, как говорится.

Как раз тут мой дружок выходит из-за развалин.

Жопа.

Приходится вставать — а уж как славно было валяться на теплых плитах! Он подходит ближе и даже руку протягивает, чтобы меня поднять. Заглядываю ему в глаза, и…

Темный, темный водоворот. Сумеречная тяжесть глубин. Неумолимое скольжение по медленной спирали — туда, вглубь. Темно-синий густеет до фиолетового. Фиолетовый сменяется черным. Глубже, глубже. Безвозвратно. Чернота сдавливает грудь. Воздуха мне! Звон в ушах…

Я вцепляюсь в протянутую руку, как клещ. И всеми силами души стремлюсь наверх, к простору и солнцу. Я чувствую, как он поднимает мое тело на ноги, и это дает мне силу для отчаянного рывка.

Я пробкой вылетаю на поверхность. В глазах пестрая круговерть — синее небо, желтая глина, коричневые развалины. Оказывается, я обалдело верчу головой во все стороны.

Да чтоб меня тролль трахнул! Полное впечатление, будто я только что ныряла — и куда глубже, чем надо. Хочется попрыгать на одной ножке и вытряхнуть из ушей темноту.

— Что с тобой? — спрашивает он.

— П-перегрелась на солнце, — лепечу я и отворачиваюсь, чтобы не встретиться с ним взглядом.

Его взгляд — омут. Страшный, притягательный. Нездешний. Взгляд — бездна. Древняя, опасная. Манящая. Нет, это не тот человек, с которым я провела ночь! И вместе с тем — он. Но человек ли? Кто же он?! Бабушка, подскажи — кто?

Он подхватывает меня на руки, делает два шага в сторону ближайшей тени. И останавливается. Я высвобождаюсь из его рук.

К чахлому деревцу за обломками стены привязан грязный черный осел, навьюченный поклажей. Осел задрал морду и объедает листья с верхних веток, потому что с нижних он уже все сожрал.

— Это твой? — удивленно говорит тот, кто еще сегодня поутру был человеком. — Разве до Башни так далеко?

— Нет, — отвечаю я. — Но ты обещал забрать меня, увезти с собой. Помнишь?

Он задумчиво смотрит на меня и кивает:

— Помню. Хорошо, я заберу тебя отсюда. Если получится то, для чего я иду в Башню.

— Кстати, я иду с тобой, — говорю я.

— Нет, — говорит он.

— Да, — говорю я.

Он молчит и смотрит на меня, а я смотрю на глину под ногами. Сначала он смотрит просто так, а потом… Такой взгляд я хорошо знаю. Он впечатывается в меня, как раскаленное клеймо. У меня предательски подгибаются коленки.

Ох, нет! Не надо. Не здесь. И не сейчас! Ночью было можно, ночью ты был человек, обычный сумасшедший человек — а сейчас ты стал иным, и голос магии в моей крови откликается на твой зов. О, господин мой… Пойми, я не могу! Я же…

Сильные руки укладывают меня в тени, подальше от осла. Полоска тени узенькая, и земля там еще горячая, прогретая полуденным солнцем.

Лучше бы меня и в самом деле тролль трахнул. Одна из Мамочкиных девиц рассказывала, что это пережить можно. Помучаешься недельку-другую каменной лихорадкой, и все тут. А кости сами срастутся. И бородавки когда-нибудь сойдут. Впрочем, на мне они вообще не приживаются, потому что бабушка надо мной еще в колыбели нужное слово сказала.

От бородавок уберегла. А от всего остального?

Его дыхание обжигает мне губы. Нетерпеливые руки срывают с меня одежду, и я понимаю — все у нас будет не так, как ночью. Все иначе. Когда он был человеком, он плакал, а теперь… Слезы катятся по моим щекам. Нельзя мне с ним! Нельзя… Но наши тела жадно сплелись, и я уже знаю — не избежать. Сейчас. Сейчас свершится. Горячая волна поднимается во мне, смывая все — страх, осторожность, разум… Я то отталкиваю его, то прижимаю к себе с безумной силой. Мы выкатились из тени, и солнце размашисто рисует красные пятна поверх моих закрытых век. Бабушка-ведьма, помоги внучке! Прямо сейчас помоги, не то поздно будет…

Красное солнце взрывается внутри меня.

Все.

Теперь поздно.

6

Черный осел задумчиво и скорбно оглядывал то, что осталось от деревца. Из его пасти свисал последний недожеванный листок.

День постепенно клонился к вечеру.

— Как зовут тебя, мой повелитель? — сердито спросила женщина.

Мужчина негромко ответил. Третьему, который следил за ними из-за разрушенной временем стены, показалось, что он сказал «тень». Но женщина расслышала лучше.

— Тенна, — повторила она. — Знаешь ли, что сотворил ты со мной, милорд Тенна? Ты превратил меня в ведьму. Кровь ведьм течет во мне, но до сих пор я была свободна от проклятия. Дочь, внучка и правнучка ведьм тоже становится ведьмой в тот самый миг, когда зачинает дитя от бога, демона или чудовища. Я берегла себя, милорд, я спала только с обычными мужчинами, я надеялась прожить жизнь бездетной…

— Жаль, — равнодушно сказал Тенна. — Я не хотел тебе вреда.

Женщина усмехнулась.

— Это моя судьба, милорд, — сказала она. — Моя. Ты сделал со мной то, что сделал, — но ты не проживешь мою жизнь вместо меня. И хватит об этом. Но я хочу знать о тебе больше. Ты не чудовище, я чувствую. Твоя кровь горяча. Но кто ты — бог или демон?

— Не знаю, — сказал Тенна. — Решай сама.

Женщина быстро протянула руку и выхватила из складок его брошенной одежды медальон. Блеснуло золото. Третий, подглядывавший за ними, судорожно глотнул.

— О! — удивленно воскликнула женщина. — Это другой! Зачем тебе два? Отдай один мне — для твоей дочери.

— Ты знаешь, что это? — спросил мужчина, доставая второй медальон и лаская пальцем рисунок.

— Знак Ортаны, — без запинки ответила женщина. — Очень старое колдовство. Говорят, иногда он приносит удачу. Открывает клады, предупреждает про яд. Вещей с настоящим Знаком мало, зато есть сколько угодно вещей с ложным Знаком, не имеющим силы. Дешевка для простаков. Но твои медальоны подлинные, милорд. Я вижу.

— Когда-то Ортана был моим другом, — задумчиво сказал Тенна. — А теперь мы враги.

— Значит, раньше ты был бог, а теперь — демон, — рассудительно сказала женщина.

— Возьми вот этот, — сказал Тенна, надевая медальон ей на шею. — Это ключ от Башни Севера-и-Востока.

— А второй — тоже ключ? — спросила она. — Ключ от Проклятой башни?

Тенна нахмурился, и тот, который прятался за стеной, закрыл глаза от страха.

— Ее не всегда называли Проклятой, — сказал Тенна.

— Верно, — согласилась женщина. — Во времена моей прапрабабки башня звалась Горелой.

Тенна невесело улыбнулся и промолчал. Взглянув на него, замолчала и женщина, и склонила голову, рассматривая медальон.

Тенна смотрел на нее. Ночью, когда он смотрел на нее глазами человека, женщина напомнила ему утраченную возлюбленную. Ту, которой нет и не может быть в этом мире. Утраченную навек. Теперь, при свете солнца и истинным зрением, Тенна видел, что общего между ними мало. Может быть, несколько жестов. Манера, прежде чем задать вопрос, бросить быстрый взгляд исподлобья. Вот как сейчас.

— Откуда ты, милорд?

Наивная дикарка. Способная. Любопытная. Но — дикарка. Женщина, рожденная в мире, где умение управлять природными силами называют проклятием ведьм. Что она способна понять из того, что он может ответить?

— Я пришел из предыдущего мира. Большего, чем этот.

В ее глазах зажглись искры.

— Большего? Ночью, когда небо черное, на нем, кроме луны, видно с десяток слабых огней. Я знала одного старика, он называл огни — звездами и говорил, что это огромные миры… Он был безумен, но умел читать и унаследовал от отца древние книги. Он говорил правду?

— Нет, — резко сказал Тенна. — Звезды вашего мира — это мертвые светляки, раздавленные на небесной тверди. Позади неба ничего нет. И мира, из которого пришел я, тоже больше нет.

Женщина заплакала.

Тот, кто таился в руинах, стал нашептывать молитву. «Убереги меня, всемилостивый господь наш Ортана, — молился он. — Видишь — ныне верую в Тебя всей душой…»

Мужчина протянул руку и смахнул слезинки со щек женщины. Женщина придвинулась поближе, положила голову на исцарапанное плечо мужчины и заглянула ему в лицо.

— Ответь на последний вопрос, милорд Тенна, — попросила она. — Какое имя ты дашь мне?

— Нарекаю тебя Ихаллой, — тихо произнес мужчина.

Третий, который подслушивал, упустил его слова, ибо в эту минуту протяжно заревел соскучившийся без еды осел.

7

Ничего не растет возле Проклятой башни. И не заходит туда ни зверь, ни человек. Рассказывают, правда, что каждое седьмое полнолуние навещает Башню ростовщик Каби, обернувшись летучей гадюкой. И будто бы если ждать долго и смотреть внимательно, можно увидеть, как мелькнет на фоне полной луны крылатая змея. А за ней облачком черной мошкары потянутся пропащие души, купленные Каби-Кровососом для своего господина, Бессмертного врага рода человеческого.

Как человек просвещенный, я всегда был уверен, что подобные россказни суть пустая болтовня и бабьи сказки. Но события сегодняшнего утра мою уверенность сильно повредили.

Когда боль в спине привела меня в чувство, я обнаружил, что лежу скрюченный на холодном полу, а в голове у меня царит полная неразбериха. Все перепуталось, все смешалось. И если я еще кое-как разобрался, где у меня руки, а где ноги, что позволило мне встать, то отделить одни мысли от других мне было не под силу.

Дверь в комнату Каби-Габи оказалась заперта изнутри. Не постыжусь признаться, что я некоторое время жалобно скребся в нее и еще жалобнее взывал к хозяину. Надо же было узнать, что мне… то есть жив ли он по крайней мере. Как выяснилось, жив. Хотя не слишком этой жизнью доволен.

В общем, когда я уже слегка охрип, хозяин наконец открыл дверь и велел мне пойти по достопамятному адресу. Так прямо и велел: поди-ка ты к Бессмертному на!.. И дверь захлопнул.

Я пребывал в столь прискорбной растерянности мыслей, государи мои, что обрадовался даже такому указанию. Для начала я просто пошел по коридору, а уже на ходу задумался. И с каждым шагом мой разум все яснее постигал величие предначертанной мне судьбой задачи. Теперь я больше не сомневался, что ужасный посетитель был злым демоном, слугой потусторонних сил. Но зачем он приходил к Каби? Зачем вообще явился в мир?

Судьба не напрасно сделала меня свидетелем его появления. Я понял, что должен последовать за ним, должен своими глазами увидеть… Я не знал, что именно мне предстояло увидеть, но сердце мое встрепенулось и сладко заныло от восторга, когда я подумал о том, какими словами я опишу увиденное. О, сколь прекрасные и сколь чудовищные картины подарит благосклонному читателю мое вдохновенное перо!

Если, разумеется, я сумею догнать демона и проследить за ним.

Я вышел на улицу и поспешно зашагал вверх. Рассуждал я при этом так: либо демон повернул вниз, к порту, и тогда в портовой толчее и сутолоке его уже не найти — разве что случайно. Либо он направился по нашей кривой и извилистой улице вверх, и тогда я его наверняка догоню.

Рассуждения мои оказались вполне верны. Я сократил путь на три квартала, воспользовавшись прямой дорогой через сад горбуньи Адарилги — все местные так ходят, когда не лень пробираться по узкой тропке среди чертовой колючки. Вновь оказавшись на улице, я увидел впереди знакомую фигуру с длинным мечом на поясе.

Демон назад не оглядывался, по сторонам не смотрел. Размеренным шагом он добрался до самых Верхних ворот и, так ни разу и не обернувшись, покинул город. Я мысленно вознес молитву господу нашему Ортане и последовал за демоном. На разумном расстоянии.

Ах, государи мои! Человек не может угадать, какое следующее испытание встретится ему на пути.

Среди древних развалин демона ждала женщина — прекрасная, как лучший из цветков шиповника на кусте под моим окном. Или еще прекраснее. Я почувствовал… не могу передать, что я почувствовал. В общем, я понял, что все мои стихи, написанные и ненаписанные, предназначены ей. Я даже закрыл глаза, чтобы справиться с нахлынувшими на меня чувствами. А когда открыл, то увидел ее в объятиях демона.

Сказать, что она разбила мое сердце — значит, не сказать ничего. Даже когда Минни изменила мне со вторым писцом, я был уязвлен не столь глубоко. Минни — глупенькая служанка, неспособная по достоинству оценить мое дарование. Но встретить Ее, мой поэтический идеал, встретить и тотчас же потерять…

Что ж, судьба посылает испытания, дабы они закаляли наш дух. Слезы навернулись мне на глаза, но я не заплакал. И все то время, пока демон ласкал женщину моих грез, я мысленно писал трагическую поэму о безответной любви нерифмованным пятиколенным стихом.

Когда они наконец собрались уходить, я уже знал, куда они идут. Демон-тень и женщина-цветок направлялись в Проклятую башню. Мне было так страшно, как никогда в жизни, но стремление увидеть собственными глазами — хоть я по-прежнему не знал, что именно я там увижу, — было сильнее страха. Я постарался унять биение сердца и пошел за ними. Черный осел, которого они оставили привязанным близ развалин, проводил меня неодобрительным ревом, будто указывая на безрассудство моего поведения. Мудрое животное!..