Он остался на месте, когда Исидора бросилась к окну. Лишь неуклюже завалился набок, прислонясь к откосу. Направление ветра изменилось. Дождь больше не хлестал ему в спину. Вечный Странник, как я устал, вздохнул Кручек. Я хочу домой. Кубок глинтвейна, шерстяной плед. Спать… ненавижу приключения… хорошо, что у меня сегодня нет лекций…
– Смотрите!
Он честно посмотрел через плечо, ощутив, как хрустнуло в злополучной спине. Не увидел под кленом Марыси и обрадовался. Девушка успела прийти в себя и сбежала в здание. Надо переговорить с ней наедине. Убедить молчать. История не из тех, которым следует приделать ноги. Хайме превратит всех в чучела, если дело выйдет за стены университета…
– Не туда! Вверх!.. я не знала…
Он поворачивался целую вечность. Ерзал коленями, упирался руками, чтоб и профессора Горгауз не задеть, и с подоконника не сверзиться. Хорошо, если на пол. А если во двор, с третьего этажа? Хватит, налетались…
– …я не знала…
Буря утихала. Но карусель ветров еще вертелась над городом, и ливень отплясывал финальные коленца. В небе, будто в кипящем котле, кружила гарпия. Целая и невредимая, Келена виделась доценту частью бури. Естественный фрагмент мозаики; не жертва покушения, но именинница, получившая внезапный подарок.
Вертексида – Дитя Ветра.
Он где-то читал, что гарпии способны зачать от ветров, рождая крылатых коней. Сказки, конечно. Но Кручек был готов поверить сказкам. С его зрением различить черную запятую в поэме бури – невозможно. Но он видел гарпию ясней, чем при чудесной погоде.
– Ей на пользу… извините, я должна уйти…
Ей на пользу, мысленно повторил доцент, слыша, как за Исидорой захлопнулась дверь. Она хочет бури. Она наслаждается бурей. Она – плоть от плоти бури. Пожалуй, в таком случае ей опасна лишь гроза – крылья может сжечь молнией. В остальном… Профессор Горгауз, ты не знала. И я не знал. Все было зря. Твое преступление, мое бездействие, протест студентки – все зря.
Или нет?
Слезай, брат, с подоконника – колокол на звоннице бьет по тебе. В смысле, большая перемена закончилась.
– У нас лекция, – в дверь сунулся Андреа Мускулюс, крепкий и надежный. За ним, гомоня, толпились старшекурсники. – По теории малефициума…
Он обвел аудиторию взглядом, принюхался и с подозрением спросил:
– А что это вы тут делали?
– Демона обуздывали, – вздохнул доцент. – С профессором Горгауз. Новая методика, рискованная.
– Получилось?
– Вроде бы, да…
– А чего вы на подоконнике?
– Так новая, говорю, методика…
Caput XI
Похвалите меня – я вам горы сверну,
Похулите меня – я вам шеи сверну,
Одолжите мне доброе слово, друзья,
Благодарный должник, я с лихвою верну!
– Р-разр-решите?
Оторвавшись от бумаг, Штернблад смерил взглядом псоглавца, топтавшегося в дверях с ноги на ногу – и восхитился искусством портного. На Доминго снова был его собственный мундир, тот самый, в котором сын Ворчака вчера дрался. Последствия баталии исчезли: пуговицы на месте, оба рукава целы. Плащ идеален – кружева, шитье, галуны…
Даже латок не видно.
«Храбрый портняжка, – капитан прикинул, как нелегко обслуживать клиента с такими клыками, как у псоглавца. Особенно если клиент рвет мундиры, как перчатки. – И на руку скор. Надо взять на заметку…»
– Входи. Садись и рассказывай.
Доминго боком протиснулся в дверь, аккуратно прикрыл ее и остался стоять. Псоглавец выглядел сконфуженным. Не успел приступить к службе, а уже подрался. Форма – в клочья, аванс в счет жалованья, до последнего гр-роша – на р-ремонт… Хорошенькое начало карьеры!
Возможно, предположил капитан, этого и добивались. Наняли бандита – сорвать первое дежурство. Глядите, люди добрые, каков из сукина сына лейб-страж. Только и годен, что грызться по ночам со всяким сбродом. Ишь ты, с псиной харей – во дворец!
– Не стой столбом. Садись, говорю.
Второй раз ослушаться начальства Доминго не посмел. Он с робостью присел на краешек жесткого стула, моргнул, глядя здоровым глазом на портрет Эдварда II, висевший в простенке между окнами. Король на портрете строго хмурил брови: обмишулился, верноподданый? Докладывай! А мы тебе плаху велим надраить…
За окном по плацу, печатая шаг, маршировала рота лейб-гвардии.
– Напра-а-а-ву! На месте стой! Ать-два!
– Р-р-равнение нале-е-е-ву! Его величеству…
– Виват! Виват!! Виват!!!
Никакого величества на плацу не наблюдалось. Гвардейцы отрабатывали приветствие августейшей особе. Ходить в строю Доминго терпеть не мог, но сейчас ему вдруг захотелось оказаться там, с гвардейцами. Тянуть носок, выполнять команды, преданно таращиться на сержанта. Рявкать: «Виват!» – и горя не знать!
Он тяжело вздохнул.
Что ж, не зря оперировали глотку. Вот и пригодилась для долгих речей.
– Я шел на дежур-рство. По набер-режной. Дошел до моста.
– Какой мост?
– Чер-рез канал, – псоглавец повел рукой, желая пояснить диспозицию.
Капитан с проворством убрал подальше чернильницу в форме рыцарского шлема – Доминго едва не смахнул со стола бронзовую махину.
– Дальше!
Времени до заступления в караул оставалось выше крыши. Доминго еле сдерживался, чтобы не ускорить шаг. Он волновался, как лопоухий щенок. Словно и не было восьми лет службы на границе, трех лет в наемниках; охрана купеческих караванов, бесчисленные стычки, дюжина дуэлей – все приснилось… То, что сын Ворчака еще жив и годен к службе, говорило о многом. Но капитан Штернблад перестарался. Он слишком хорошо внушил Доминго мысль:
«Ты – первый миксантроп, допущенный к охране его величества!»
Гордость псоглавцев – вечная тема для анекдотов. Сын Ворчака мгновенно ощутил ответственность перед всем племенем собакоголовых, начиная с гноллей и кончая анубисами. Согласитесь, стать официальным представителем расы, ее, так сказать, мордой – многовато для простого солдата, пусть даже с блестящим послужным списком.
К вечеру похолодало. От канала тянуло сыростью. Но Доминго вспотел. Он опасался, что от него будет нести псиной. Мундир и плащ провоняют насквозь. Людям не нравится этот запах. Хорошо еще, что король в отъезде.
Он знал средства отбить запах псины. Ванна из яблочного уксуса. Душ из томатного сока. Еще можно вываляться в глине. Увы, ни один рецепт не годился на случай сопровождения короля или дежурства во дворце.
«Надо зайти в лавку парфюмера. Там что-нибудь посоветут…»
В окнах домов горел свет. Масляные блики фонарей качались на темной воде. Стучал колотушкой ночной обходчик, выйдя на работу. Прохожие, редкие в этот час, с любопытством провожали взглядами рослого псоглавца в форме лейб-стражи. Доминго старался не скалиться в ответ. По набережной Согласия он дошел до моста через Рыбный канал и двинулся на другую сторону.
Фонарь у входа на мост не горел. Доминго не сразу разглядел человека, идущего навстречу. Впрочем, учуял он его куда раньше. Едкую смесь дешевого табака, чеснока и рома кто угодно ощутил бы за десяток шагов, а уж псоглавец – и подавно.
Доминго фыркнул, обнажив клыки.
– Страх? Злость? – спросил капитан. – Угроза?
– Нет. Я бы почуял.
Поравнявшись с псоглавцем, человек качнулся, словно был пьян, взмахнул руками – и Доминго сложился пополам, получив точный удар под ложечку. Хватая пастью воздух, он прижался спиной к перилам. Рванул палаш из ножен – миг, и оружие брякнуло о деревянный настил моста. Кисть онемела: враг оказался на диво проворен.
– Он ничего не говорил?
– Нет.
Однако псоглавец уже пришел в себя. Эффект неожиданности закончился. С рычанием он кинулся противнику в ноги: сбить, подмять, вцепиться в глотку! Проход не удался. Из вонючки торчало столько локтей и колен, что продраться сквозь этот частокол казалось невозможным. Псоглавец даже засомневался, человек ли перед ним. Но – оглушенный, избитый, плюясь кровью – он сумел опрокинуть врага навзничь.
Клыки сомкнулись на запястье – вонючка закрыл горло рукой.
Он носил наруч из толстой кожи, пропитанной какой-то дрянью. Пасть наполнилась смрадом и горечью. Доминго чуть не стошнило. В детстве старшие щенята в шутку угостили его падалью. Мать спасла глупого сына, вызвав у него рвоту. Отец же поймал шутников и задал им славную трепку.
Сейчас он вспомнил о том случае.
– Ты его ранил?
– Не увер-рен.
Вонючка, крутанувшись ужом, вывернулся. Оба вскочили. Последовал молниеносный обмен ударами. Правая нога едва слушалась: Доминго схлопотал болезненный пинок в бедро. Мышцу скрутила судорога. Левый глаз заплыл – кулак вонючки бил без промаха. Но и сам вонючка неуклюже кособочился, дыша хрипло, с присвистом.
Похоже, у него была сломана пара ребер.
Страх, ярость, возбуждение – ничего такого, чем обычно пахнет боец, Доминго по-прежнему не чуял. Словно вонючка не бился насмерть, а выполнял тяжелую, нужную, но довольно скучную работу. В том, что с моста уйдет только один из них, псоглавец не сомневался.
И напал первым, пока враг не отдышался.
Нога подвернулась. Он с размаху впечатался в вонючку плечом. Сцепившись, оба упали. Доминго рычал, рвал тупыми когтями одежду, силился добраться зубами до горла. Он забыл себя: от опытного солдата осталась лишь дикая собака. Стервенея, двое катались по Рыбному мосту. Мир превратился в карусель, написанную кистью пьяницы-художника. Полотно местами треснуло, наружу торчат концы суровых ниток.
Вертится не пойми что…
Неизвестно, как Доминго удалось встать на колени. Вонючка застонал – первый звук, изданный им за все время драки – когда псоглавец с ревом сгреб врага в охапку, поднатужился и швырнул, как тюк тряпья, на перила моста. Источенное жучками дерево не выдержало, сломавшись с громким треском. Камнем вонючка рухнул в канал.
Всплеск – и тишина воцарилась над водой.
– Утонул?
– Я ждал. Долго. Запаха больше не было.
Доминго сопел, вывалив длинный розовый язык. Рассказ утомил его больше, чем вчерашняя драка. Человеческая речь давалась псоглавцу дорогой ценой. Но он старался.
– Я виноват, – понурившись, выдавил сын Ворчака.
– Виноват, – ворчливо согласился капитан. – Ты позволил ему разорвать новенький мундир. И сбросил негодяя в канал. А должен был приволочь за шкирку ко мне. Или в Бдительный Приказ.
Псоглавец еле слышно, можно сказать, шепотом завыл.
– Только сплетен нам не хватало! Проклятая хомобестия убила безвинного прохожего! Доказывай потом, кто на кого напал… Отставить скулёж! Отец ударит, сын вылечит…
Любимая поговорка сама подвернулась на язык. Не имея реального смысла в большинстве случаев, она прекрасно действовала на подчиненных, как успокоительное. Капитан даже подумывал велеть белошвейкам вышить мудрость золотом на кумачовом полотнище – и вывесить над казармами.
– Готов понести наказание, – рявкнул Доминго, становясь во фрунт.
– И понесешь. Завтра явишься к сержанту Грымзе, доложишься. Будешь под его руководством заниматься строевой. В свободное время. Караулы – по расписанию. А на следующей неделе зайдешь ко мне. Будем затачивать щенка под волкодава. Чтоб в другой раз скрутил гаденыша в бараний рог и доставил в кутузку. Все ясно?
– Гхр-р…
Псоглавец не верил, что так легко отделался.
– Отвечай по уставу! Или строевой мало?
– Слушаюсь, капитан! Никак нет, капитан! Р-разрешите идти?
– Иди, – усмехнулся Штернблад.
Доминго уже открыл дверь, когда его остановил вопрос. Будто дротик, он без промаха угодил в спину псоглавца:
– Если твой вонючка остался жив… Сможешь его опознать?
– Нет, – ответил честный Доминго. – Не смогу. Ром, табак, чеснок. Все.
– А лицо? Лицо запомнил?
– Нет. Темно было. И башлык. Он в башлык кутался. А у меня… у нас плохая память на ваши лица. Пр-ростите, капитан.
* * *– И что мне теперь прикажете делать?
Чучела отмалчивались. Воротил клюв феникс. Прятал глазки-пуговицы василиск. Потупился рогач-анталоп. Симплициссимус стыдливо заворачивал хвост петелькой. Головы химеры кивали друг на друга: змея – на льва, лев – на козу, а коза притворялась дурой.
Матиас Кручек сделал вид, что он тоже – чучело.
– Я так и знал! – ректор горестно воздел руки к потолку. – Я предвидел! Позапрошлой ночью мне снилось, что я ищу клад! Рою курган обувной щеткой… И вот – сбылось!
– В каком смысле? – не удержался любопытный теоретик.
Ректор уставился на него, словно на студента, желающего нахрапом сдать зачет по толкованию сновидений.
– В прямом, сударь! В наипрямейшем! Искать клад – к беде и скандалу. Щетка – к скорому скандалу! Ах, почему я не кинул зерна тмина через плечо! И вот – чудовищный инцидент. Да еще накануне ученого совета… Чего вы хотите, профессор? Чего добиваетесь?
Исидора Горгауз, сидевшая у двери, некоторое время молчала. Вот уж кто и впрямь походил на работу таксидермиста – казалось, из Горгульи вынули все, кроме каркаса, и изнутри набили пенькой. Каждую минуту она грозила оплыть бесформенной массой. Кручек старался не смотреть в ее сторону.
Уж лучше демон во плоти, чем это…
– Я хочу, – сказала профессор, – чтобы вы подали на меня донос в Тихий Трибунал.
– Сами! – взвился ректор. – Сами доносите, голубушка! А у меня других дел по горло!
Горгулья бесцветно улыбнулась.
– Сама я не могу. У меня нет доказательств. И свидетелей нет. Вы постарались, Хайме. В Трибунале мне не поверят. Запишут в сумасшедшие.
– Нет! Нет у вас свидетелей! И не будет!
– Чем вы их подкупили?
– Добрым словом! Оно, знаете ли, и свидетелю приятно! Не все выкованы из железа, как вы, голубушка…
Ректор и впрямь демонстрировал чудеса дипломатии. Если уговорить доцента молчать было легче легкого – Кручек не желал выносить сор из избы – то беседы с Марысей Альварес, а тем более, с гарпией, доставили Хайме Бриганту мало удовольствия.
Хотя, в сущности, ему дико повезло.
Студентка так и не догадалась, что ее удушье – результат незаконных действий профессора Горгауз. Марыся решила, что перенапряглась. С ней подобное случалось, особенно в период женских недомоганий. Перерасход маны, то да се – головная боль, вплоть до обморока, спазм в горле…
«Мы освобождаем вас от платы за обучение, – ласково сообщил девице ректор, поглаживая ее по плечу. – До конца бакалавратуры. Если вы решите учиться на магистра, мы вернемся к этому вопросу заново. Деточка, это недоразумение! Куратор хотела усложнить задачу для учащейся Келены Строфады. Накопление маны в природной стихии для крылатых… э-э… первокурсников имеет ряд нюансов. Вы же крайне невовремя… м-м… из благих намерений… Хорошо, что в итоге никто не пострадал. Вы понимаете меня?»
Поняла Марыся или нет, неважно. Главное, она вспомнила, какой ценой зарабатывает каждый грош капитан Альварес, борясь со штормами не во дворе университета, а в открытом море – и согласилась молчать.
С гарпией ректор разговаривал иначе. Узнав от Кручека, с каким наслаждением «крылатая первокурсница» купалась в буре, он предпринял ловкий маневр. Сперва Хайме попытался выяснить: в курсе ли гарпия, отчего капризничали ветры? Вряд ли она уловила магическое влияние. Если так, дело в шляпе. Но кто их, гарпий, знает? Они с ветром запанибрата…
Из разговора он не вынес конкретного результата. По тому, как ловко гарпия уходила от ответа, складывалось впечатление: в курсе. И готова шантажировать. Во всяком случае, на ее месте ректор уже продумывал бы славненький шантажик… Но, с другой стороны, чего она потребует за молчание? Звезду с неба? Зачеты на год вперед? Перья вызолотить?!
