«Тебе же пришло!» — ехидно намекнул Долг Кшатрия, ухмыляясь оскалом черепа.
— Заткнись! — рявкнул ты, даже не заметив, что говоришь вслух, и проклятый Долг умолк, с достоинством отойдя шагов на пять в сторонку.
Рама-с-Топором обернулся на ходу, поджал узкие губы и ничего не сказал. Дальше пошел.
Ты вздохнул и обогнул мертвого слона с раздувшимся брюхом. Стрелы и копья густо торчали из лобных выпуклостей и основания бивней, жилы на толстенных ногах были безжалостно подрезаны, рядом валялся труп погонщика, придавленный средней частью хобота.
У погонщика был тонкий хрящеватый нос и пронзительно-черные глаза, волосы его заплетались в косу с пушистым кончиком — и жилистое тело даже в смерти тянулось на свободу.
Недалеко, бесстыдно выпятив страшные ожоги крестца и ягодиц, лежали два пехотинца в мятых панцирях «Стражей колес» — бритоголовые, с седыми чубами, могучие телом… И у каждого в ухе каплей крови отливал рубин.
Странно… Ведь ты был совсем не таким, когда держал последний экзамен перед учителем…
Ты шел через начало Безначалья, а вокруг раскинулась былая битва, одна на двоих, превратясь за эти годы в побоище, смертное поле, «мертвецкое коло», тоже одно на двоих. Громоздились руины колесниц, боевые слоны валялись вперемешку с тушами лошадей и мулов, отсеченные руки устилали грязь жуткой гатью — и тела убитых людей выглядели насмешкой над здравым смыслом. Ты с дротиком под левым соском, ты с размозженным теменем, учитель без нижней половины лица, ты — птица в оперенье стрел «бхалла», Рама с обгорелыми культяпками вместо ног, Рама с бумерангом-ришти в горле. Ты… учитель… снова ты… снова…
— Нравится?! — злобно спросил ты у Долга Кшатрия.
Злоба хрипом клокотала в глотке.
— Дурак! Он же этого и добивается! — издалека откликнулся Долг, и Рама-с-Топором снова обернулся.
Ты не выдержал взгляда аскета и отвел глаза.
Багровые силуэты свидетелей в последний раз мелькнув за холмами, пропали из виду. Учитель двинулся туда же, и ты последовал за ним.
Почти сразу нога соскользнула в лужу, и липкая жижа, радостно чавкнув, обдала тебя до пояса.
«Поле сражения после битвы принадлежит мародерам, — вспомнились слова, приписываемые Княжичу, гневному богу войны, чаду семени Огня и Семерых ведьм-кормилиц. — Мародерам… принадлежит…»
— Дурак! — еще раз буркнул Долг Кшатрия и отстал, споткнувшись о безголовое туловище. Ты не знал — чье? И не хотел знать.
У самой гряды холмов ты обернулся.
На землю падал снег. Крупные хлопья, похожие на клочья стягов Хастинапура, ложились прямо в грязь, в кровавое месиво, саваном устилали трупы животных и людей… Радужные искры метались по белоснежным островкам, их постепенно становилось все больше, они слипались друг с другом — и вскоре начало Безначалья напомнило тебе одно гигантское тело, труп раджи из Лунной династии, укрытый родовым стягом, штандартом цвета Севера, цвета жизни… Раджа лежал на погребальном костре и ждал, пока к дровам поднесут факелы, сделав белое красным. Он ждал. …Сразу за холмами открылась океанская ширь. Свинцовые воды Прародины.
— Начало закончилось, начиналось Безначалье.
4— Сегодня на небесах был праздник.
Сам Рама-с-Топором, бык аскетов и любимец Шивы, через своего покровителя обратился в Обитель Тридцати Трех. Впервые за все существование Трехмирья люди просили предоставить им для поединка территорию Прародины. Впервые по очень простой причине: кое у кого из смертных мудрецов и раньше вполне хватало Жара самостоятельно выйти в Безначалье, но уж наверняка не для того, чтобы начать там битву, — а для кшатриев Прародина была закрыта.
Да и сам факт личной просьбы Шивы весьма тешил самолюбие Громовержца, отчего разрешение последовало незамедлительно. С единственным условием: боги желают сполна насладиться изысканным зрелищем.
Условие было принято.
Собственно, обратись к Индре не Разрушитель, а лично Рама — подвижнику тоже было бы позволено все, о чем он просил, разве что боги явились тогда смотреть на бой безо всяких предварительных условий. Просто так.
Хотя у Индры все же мелькнула задняя мысль: Рама, конечно, не Разрушитель, но и с ним надо бы повежливее — знаем мы этих аскетов, им Миродержца проклясть, как нам зарницей раскраснеться… Небось драться мигом приперся, брахман манговый, а как грехи Владыке отмолить или там совет какой — так не дождешься!
Ладно, замнем.
И в назначенный день небо над Предвечными водами просияло Свастикой Локапал. Явились все восемь: Владыка Индра и Варуна-Водоворот, Петлерукий Яма и Кубышка-Кубера, Месяц и Солнце, Огонь и Ветер… Все. Даже свиты с собой приволокли: адские киннары-остроухи торчали вперемешку с крылатыми гандхарвами-сладкопевцами, пучеглазые якши Куберы соседствовали с морскими чудами в броне-чешуе, полногрудые апсары разносили чаши с сомой и медовухой, а святые сиддхи порхали то тут, то там, предаваясь нравоучительным беседам.
Среди веселой суматохи резко выделялись мрачные Словоблуд с Ушанасом, и рядом с мудрецами — Ганга, мать рек, бледная, как молочная сыворотка.
А вдалеке, плохо различимый с такого расстояния, оперся на трезубец сам Шива-Разрушитель в грозной ипостаси шестирукого Самодержца — и веки его третьего глаза мучительно подергивались, а складки на переносице под нижним веком казались просто отечным мешком.
Из всей Троицы Шива явился один. Без свиты. И был не в духе, впрочем, как всегда.
Не потому ли океан стелился мутной скатертью, катал желваки-волны, мрачнел на горизонте могильным пепелищем? Может, и потому… Кто знает?
А кто знает, тот не скажет.
Индра в последний раз оглядел собравшихся, подмигнул своей супруге — Шачи-Помощница даже здесь кокетничала с каким-то киннаром из адских красавцев! — и воздел над головой громовую ваджру.
Но подать сигнал к началу ему помешали.
Даже не то чтобы помешали — а просто сам Громовержец замер как истукан с поднятой рукой и обалдело воззрился на океан.
К середине отведенного ристалища, затянутого льдом, как раз туда, куда секундой позже должен был грохнуться огненный перун, шел один из бойцов. Шел пешком, покинув свою колесницу, которую, ему часом раньше помогли вызвать из Второго мира вместе с молодым возничим. Гигант в белой накидке поверх пластинчатого доспеха сутулился и приволакивал ноги, отчего по меньшей мере у пяти Локапал из восьми возникло ощущение, что поединок может и не состояться. Герои ходят по-другому.
В двадцати шагах от недвижного Рамы гигант на миг замер и двинулся по кругу, обходя аскета слева направо. Уважение — это, конечно, правильно и почтенно, но Индре к тому времени надоело изображать из себя статую, и он слегка качнул ребристым кастетом, зажатым в кулаке. Тонкий, как игла, луч сорвался с одного из краев ваджры, ринулся вниз, на лету изломался по всей длине, растроился зазубренными остриями…
Гангея даже не обратил внимания на молнию, которая едва не задела его плечо и расплескалась за спиной шафрановыми сполохами. Шел как шел.
Впору было обидеться, но что-то в душе Громовержца подсказывало: не время! Этак себе весь праздник испортить можно. Да и Шива покосился из своего далека, знаете ли, неприятно покосился, с раздражением, словно это с ним шутки шутили, а не со смертным! Ну и пусть его… Подождем.
Завершив круг почета, Гангея подошел к аскету и припал к его ногам. Боги уже начали переглядываться, когда до них еле слышно донесся обрывок чужого разговора — оттуда, с Прародины, где сейчас происходило небывалое:
— Благослови, учитель!
— Давай, малыш… Смотри, не разочаруй меня! Это тебе не стадионы Бенареса…
И Гангея Грозный отправился прочь — твердым шагом, выпрямившись во весь рост, так, что по Свастике Локапал пробежал легкий шепоток, а в свитах Миродержцев дружно захлопали в ладоши.
Потеха обещала удаться на славу.
…Взойдя на колесницу, Грозный поднял лук, передвинул поближе запасные тетивы и в последний раз взглянул на учителя перед боем.
Пешего аскета больше не было.
Рама в ореоле Жара стоял на огромной колеснице, опустив к ногам Топор-Подарок, и ученик Акритаварна, горец, ублюдок, держал поводья, готовясь тронуться с места.
«Земля — моя повозка, — прошелестел в сознании Грозного тихий смех учителя, — а воды влекут ее, подобно упряжным животным. Ветер служит мне возницей, а панцирем — святые писания. Хорошо оберегаемый ими в бою, я жду тебя, малыш!»
И Грозный улыбнулся в ответ: «Не трону я твоих добродетелей и заслуг брахмана, о гуру — но подвижник с оружием в руках оказывается в положении кшатрия, а по этому положению я могу ударить без колебаний!»
Стрелы покинули колчаны и взвились в воздух одновременно с первым раскатом грома.
5Возвращение из Безначалья было болезненным. Не глядя на Раму и его Ублюдка, Грозный с трудом поднялся на ноги и, шатаясь, побрел к своему шатру. Он шел под обстрелом десятков глаз: советники, свита, дружинники, брахманы из шальвапурской обители, царевна Амба… Все смотрели на регента, и каждый по-своему: ожидание, немой вопрос, преклонение, сдержанный интерес, яростная ненависть…
Гангея не смотрел ни на кого. Он двигался, словно ступая по горящим углям. Дошел. И рухнул на царское ложе, с трудом переводя дух.
В шатер сунулся было слуга с блюдом какой-то снеди, — не соблаговолит ли повелитель отведать? — но Гангея только хрипло рыкнул больным зверем, и слуга мигом исчез.
Все тело нещадно ломило, суставы выкручивал палач-невидимка, перед глазами плыли разноцветные круги. Гангее мерещилось, что он весь изранен и истекает кровью, трижды он порывался выдернуть засевший в ране обломок стрелы — и трижды с вялым удивлением обнаруживал, что на теле его нет ни царапины, а пальцы вместо древка в очередной раз хватают пустоту.
Мысли путались, туманные видения роились вокруг, насмешливо растекаясь киселем, едва Гангея пытался вглядеться пристальней, и поэтому регент не слишком удивился, обнаружив, что в его шатер успела проскользнуть целая вереница призраков. Одним больше, одним меньше… Потом до него дошло, что гости плохо походят на бред, и Гангея заставил себя сосредоточиться. Это было едва ли не труднее, чем вырвать воображаемую стрелу.
Призраки обрели плоть и форму, молчаливо выстроясь вокруг обессиленного регента. Их было восемь. Восемь Благих.
Гангея никогда раньше не видел этот клан божеств, и даже Словоблуд в давние времена ученичества мало рассказывал о Восьмерке, стараясь сменить тему, но Грозный почему-то сразу догадался, кто перед ним.
— Молю простить, о небожители, за то, что лишен возможности приветствовать вас как подобает! Я могу позвать своих людей, и они воздадут вам все почести, каких вы заслуживаете! Еще раз прошу простить…
— Лежи и набирайся сил, Грозный, — прервал его один из Благих, выступив вперед. Остальные семь при этом дружно потускнели, снова превращаясь в призраков. — Мы не в обиде на тебя, и пришли не требовать почестей, а взять тебя под свою опеку в битве с Рамой.
— Благодарю вас, опоры добродетелей, но лучше вам было бы обойтись почестями! Эта битва — только наша. Моя и моего учителя.
— Мне нравится, что ты столь ревностно придерживаешься законов кшатры, — с серьезным видом кивнул собеседник. — Но мы и не собираемся вставать между вами! Ты полагаешь, Благие способны предложить Грозному что-либо бесчестное?
Гангея смутился и решил, что лучше промолчать.
Гости приводили Грозного в недоумение. Фигуры их то и дело расплывались, с трудом сохраняя прежние очертания, вся Восьмерка была неуловимо похожа друг на друга. Лица? Одежда? Одинаково-никакое выражение глаз? Присутствовала в богах скрытая фальшь, словно Благие являлись иллюзией, майей, наваждением… А восьмой, понурый карла в красной ермолке, съехавшей на одно ухо, и непомерно широких шароварах, казался и вовсе куклой!
«Да нет, глупости! Просто устал… вот и мерещится невесть что!» Гангея отогнал дурацкие мысли, но крохотный червячок сомнения все же остался, затаился в недрах воспаленного сознания.
Семеро Благих по-прежнему будто воды в рот набрали, а тот, что заговорил с регентом, дружелюбно продолжил:
— Мы — твои сторонники, о бык Лунной династии! И вся Обитель Тридцати Трех — тоже. Ты должен выиграть эту битву! И мы принесли тебе оружие, созданное в древности зодчим богов, которое тебе, несомненно, было известно в твоей прошлой жизни! Возьми его, ибо долг кшатрия — на поле чести не пренебрегать ничем! Да будь у Рамы тайное оружие — он бы не задумываясь пустил его в ход! А может, так и случится?! Кто знает, чем успел снабдить своего любимца Синешеий Шива?
Гангея молчал, хмурясь. Благие, наверное, были правы, но соглашаться почему-то не хотелось.
— …Вот и мы в свою очередь ПРОСИМ тебя принять в дар наше оружие, которое наверняка обеспечит тебе победу!
— Просим, просим! — вдруг хором затянула вся Восьмерка, словно челядь, предлагающая господину благословить пиршество слуг.
Регент тяжело вздохнул. От него ждали ответа. И он ответил.
— Я признателен вам, о Благие, за ваш дар, хотя и принимаю его с тяжелым сердцем. Но ведь всему Трехмирью известно, что я дал обет: «Не отказывать просящему». Вы просите меня принять дар — значит, быть посему.
— Твоя верность однажды данному обету достойна уважения. — Хор умолк, и вновь заговорил один голос: — Итак, слушай мантру вызова, а вот это ты должен будешь держать в руке, когда произнесешь первые слова…
И в ладонь Гангеи легла маленькая золотая сережка-раковинка, изнутри которой выглядывала голубоватая жемчужина.
Благие один за другим вышли из шатра, и Грозный мимоходом отметил, что божества двигаются одинаково, шагая в ногу, словно воины в строю — казалось, даже одеяния их колышутся в такт.
У самого выхода тот гость, что говорил за всех, задержался.
— Ответь, Грозный: ты его совсем-совсем не помнишь? — с каким-то болезненным любопытством поинтересовался он, придержав за шиворот идущего перед ним карлу.
Уродец замер с поднятой ногой и равнодушно поправил ермолку.
— Я? Помню? — тихий озноб самовольно всплыл из глубин души, и Грозный понял: еще минута, и он опрокинется в беспамятство.
Обрывки сознания заметались снегопадом: челн, сияющий взор молодой Сатьявати, почему-то возникло Древо Ветаса, следом за ним — карла в шутовской ермолке, которого надо было помнить… помнить… не забывать…
И еще — глухой рокот неба складывается в странные слова:
— Мальчик не будет Чакравартином!..
Знамение? Бред?!
— Это хорошо, — тихонько пропел Благой, пинком отправляя карлу дальше. — Это очень хорошо!..
Шатер опустел. Впрочем, регент тут же забыл о странном финале беседы. Новая мантра зарницами полыхала в его мозгу, и золотая сережка тяжестью всего Мироздания припечатала ладонь к шелку покрывал.
Он принял дар. Он был вынужден принять!..
— Вынужден? — ухмыльнулся Долг Кшатрия, подсаживаясь к смятому ложу. — Ну-ну… Знавал я таких, которых вынудили…
И сон сжалился над измученным Гангеей. Но не до конца: перед пробуждением регенту приснилась его мать. Ганга. В глазах матери рек, текущей в трех мирах, стояли слезы.
— Откажись от битвы, сын мой! — страстно прозвучала мольба. — Женись на Амбе — ведь твой учитель обещал взять этот грех на себя! Кто бы ни победил, победа будет хуже поражения! Опомнись, кшатрий!
«Мама…»
— Воин не имеет права уклоняться от битвы! — твердо ответил вместо Грозного Долг Кшатрия, сверкнув взглядом. — Уйди, женщина!
Снаружи занимался рассвет.
