Сцена девятая
Суп буйабес
1
…скорпена, морской черт, тригла, барабулька…
– Ваше мнение, друг мой?
– М-м… Извините, князь. Я запоминаю.
– О-о, это святое. Молчу.
…мерлан, белый окунь, солнечник, морской петух…
Посещение водолечебницы запомнилось навсегда. В парке, окружающем здание, прогуливались здоровые люди, полагающие себя больными. Настоящие больные – истинная редкость! – чувствовали себя здесь неуютно. Отличить одних от других не составляло труда: здоровые болтали о симптомах и завещаниях, больные строили планы на будущее. Трижды в день все становились в очередь, сплетничая, чтобы скоротать время, заходили в особую комнату, открывали кран с надписью «сера» – «sulphur», – нацеживали себе стакан горячего студня, от которого воняло близким визитом Сатаны, и выпивали порцию серной воды.
Это укрепляло нервы и ликвидировало прыщи.
Второй кран украшала надпись «квасцы» – «alumen». Огюст счел это шуткой Фортуны, князь – пустым совпадением. Эрстеда с ними не было – полковник дни напролет просиживал в гостях у даль Негро. На вкус квасцовая вода оказалась еще противнее, чем серная. Как доверительно сказала Огюсту элегантная леди в шляпке, это провоцирует лихорадку, возбуждая темперамент, но помогает при кровохарканье и геморрое.
– Китайские целители, – с придыханием заявила леди, беря молодого человека за руку, – знают двадцать четыре вида геморроя! Вы представляете? Двадцать четыре! Это мне рассказал лорд Маккартни, а он, поверьте, знает толк!
– В Китае?
– В геморрое!
– Потрясающе! – и Шевалье тайком вылил свой стакан в канавку стока.
…лавр, фенхель, шафран, тимьян, чабер…
Обедая, они неизменно заказывали суп буйабес. Ним, родина Шевалье, стоял в десятке лье от Средиземного моря, а матушка Огюста знала толк в кулинарии. Но в Ницце буйабес готовили по-особенному. Рыбный бульон томили на малом огне гораздо дольше, чем в Ниме и даже в Марселе. Перца клали с избытком, мидий и креветок не клали вовсе. Зато чесночный соус «rouille», куда следовало обмакивать поджаренные крутоны, был мягок и деликатен, как погода в августе.
Жара, право слово, совершенно не ощущалась.
Вспомнив, что он – должник мэтра Дюма, Огюст поклялся запомнить рецепт местного буйабеса. Останемся живы – расскажем повару-квартерону, меняющему шумовку на перо с легкостью циркового жонглера…
Вот и повторял, чтоб не забыть.
…кожура апельсина, лук-порей, томаты, оливковое масло…
Князь сопровождал Огюста повсюду.
Обычно Волмонтовича нельзя было оторвать от Андерса Эрстеда – князь полагал себя нянькой и телохранителем в одном лице, стараясь находиться поблизости. Эрстед не тяготился такой опекой; напротив, подшучивая, давал понять, что ему приятна забота князя. Но в Ницце датчанин все время проводил с даль Негро, обсуждая какие-то зубодробительные вопросы науки. Изредка составляя им компанию, Огюст уже выяснил, что старший брат полковника, академик Эрстед, не только имеет честь зваться Отцом Алюминиума, но и первым высказал мысль о связи электричества и магнетизма.
Даль Негро очень уважал датского академика. Старик говорил, что без открытий Эрстеда-старшего он не шагнул бы дальше порога. Уверял, что потомки оценят вклад секретаря Королевского общества в физику, назвав его именем какую-нибудь единицу измерения. А полковник смеялся и отвечал, что из его брата вышел бы ничуть не худший поэт или философ.
– Знаете, за что ему присудили золотую медаль в университете? В жизни не поверите! За эссе «Границы поэзии и прозы»… А «Метафизические основы естествознания Канта»? За этот труд брату дали степень доктора философии. Он тут же плюнул на Канта и сел за диссертацию о свойствах щелочей! Подписывая диплом фармацевта высшей ступени, ректор плакал, как дитя…
Устав от науки, Огюст шел гулять. Князь составлял ему компанию. Иногда казалось, что Волмонтович таким образом искупает свои подозрения и вынужденное рукоприкладство; иногда – что он проникся к молодому французу необъяснимой симпатией, словно тот был его младшим братом. Обращение «друг мой» в устах поляка не отдавало фальшью. В тире, где стреляли по голубям, когда компания баронетов из Уэльса высмеяла Огюста за промахи, князь, ни слова не говоря, взял свободное ружье и очень сильно расстроил баронетов, оставив их без голубей.
– Хорошо смеется тот, – резюмировал Волмонтович, – кто стреляет последним!
В фехтовальном зале, расположенном за часовней иезуитов, князь с удовольствием учил Огюста владению саблей. Один раз Шевалье по просьбе Волмонтовича достал наваху, демонстрируя «хлопские», как выразился князь, ухватки. К ним подошел маэстро, владелец зала, и некоторое время наблюдал за происходящим. Потом маэстро взял в оружейном шкафчике кривой кинжал, спросил, не помешает ли он господам, и через пять минут Огюст порадовался, что дрался на дуэли с Пеше д'Эрбенвилем, а не с этим тощим, как жердь, итальянцем.
– У кого учились, мсье? – спросил маэстро. – У Пако Хитано? Надо же… При случае передайте ему, что он вор и проходимец. Впрочем, не надо, он это и так знает. Просто обнимите его покрепче. И передайте привет от Сушеного Недо.
…рыба, очищенная от костей, подается отдельно, бульон – отдельно…
Каждый день слугу посылали справиться на почту.
Писем не было.
…крутоны и соус – отдельно…
– Выпьем по чашечке кофе?
– С удовольствием, князь.
Они фланировали вдоль Английской набережной, любуясь морем, зеленым, как бутылочное стекло. Набережная, проложенная от сада Альберта I к мысу Антиб, строилась на средства местной колонии британцев, не обременяя мэрию расходами. Вот и возникло очередное чудо света – галечные пляжи, купальни, террасы, пальмы; выше – отели, похожие на церкви, церкви, похожие на отели…
– Я вижу свободный столик.
– Отлично.
– Кажется, меня ждут. Уходите, друг мой. Не мешкайте…
– О чем вы, князь? Кто вас ждет?
– Уходите!
Волмонтовича словно наэлектризовало. Приноравливаясь к спутнику, замедлившему шаги, Огюст чувствовал себя стрелкой компаса, угодившей в поле действия мощного магнита. Он не удивился бы, узнав, что волосы на голове встали дыбом. Проследив за взглядом поляка, он сперва не заметил ничего подозрительного – кафе, тенистый навес, меж столами снуют расторопные официанты; скучают отдыхающие, беседуя о пустяках…
За угловым столиком сидела баронесса Вальдек-Эрмоли.
Бриджит казалась утомленной. Нет, она не нуждалась в срочной помощи, как тогда, в мансарде. Просто женщина, которой довелось много дней трястись в карете, ночевать в случайных гостиницах, мучаясь бессонницей; часами стоять в карантинах, введенных королем Сардинии для предупреждения эпидемий… Сперва Шевалье решил, что видит призрак. Галлюцинацию, спровоцированную расстройством умственной деятельности – надо больше пить квасцовой воды, пусть «alumen» проникнет во все поры, окружит рассудок моргающими пирамидками…
А потом он посмотрел на князя – и содрогнулся.
– Не надо, князь. Это дама.
– Вы ее не знаете.
– Я ее знаю.
– Она явилась за мной! Мы не закончили наш разговор в Париже. Эта дама уверена: пока я жив, ей не достать Андерса…
– Вы ошибаетесь, – Огюст не знал, за что поляк так ненавидит бывшую любовницу. – Не в обиду будь сказано, вы ей неинтересны.
– А кто ей интересен, позвольте спросить? Вы?
– Я.
– Холера ясна…
Не дав князю договорить, Бриджит раздвоилась. Растянула себя в пространстве от столика, где сидела Бриджит-первая, лениво ковыряя ложечкой фруктовый салат, до парапета набережной, где в ожидании Бриджит-второй стояли двое мужчин. Со стороны Огюсту померещилось, что узкое змеиное тело ввинтилось в воздух – нет! – сам воздух свернулся кольцами змеи, сбрасывая старую шкуру. Миг, и вот змея уже здесь, целиком, без остатка, и никто чужой не заметил, не обратил внимания…
Разве что из немыслимого далека на крыльях, сотканных из снежного пуха времен, прилетел шепот глаза-Переговорщика:
«Спонтанная, а также сознательная генерация вирт-фантома…»
Князь не шелохнулся, лишь поудобнее перехватил трость.
– Ты задолжала мне браслет, сестренка.
– Не сейчас, Казимеж.
– Сейчас.
– Я не хочу ссоры.
– А чего ты хочешь?
– Мне надо поговорить с твоим спутником. Оставь нас, Казимеж.
– Ну уж нет! Знаю я твои разговоры. Уходите, Шевалье. А мы с дамой обсудим кражу браслетов… – князь осекся, словно наконец сообразив, о чем толкует ему кузина. – Друг мой! Вы действительно знакомы с ней?
Огюст кивнул.
– Близко знакомы?
Не оставалось сомнений, что Волмонтович отлично знает, что это такое – близкое знакомство с вдовой Вальдек-Эрмоли, любительницей слушать чужие исповеди.
– Близко.
– Пся крев! И до сих пор живы? Неужели я в вас дважды обманулся? – поляк колебался. – К-курва, я разучился верить людям… Вам известно, кто ее покровитель?
– Да.
– Ладно, сестренка, – князь снял окуляры, не моргая, уставился на баронессу. – Твоя взяла. Поговори с нашим юным пророком. Мирная беседа: ты доешь фрукты, он выпьет вина. Я обожду на боковой террасе, за трубкой. Надеюсь, здесь подают трубки? Если потом вы захотите уйти, чтобы уединиться, я не стану мешать. Я не ревнив. Но если… если выяснится…
Он вернул окуляры на место и закончил так, что Огюст Шевалье не поверил – впрямь ли он слышит эти слова от воскресшего улана:
– Если с мальчиком случится беда, я сильно огорчусь. Мы, восставшие из гроба, должны беречь друг друга. Нас очень мало, хотя и больше, чем хотелось бы. А ты, дорогая моя кузина, должна помнить, как это скверно – когда один из Волмонтовичей сильно огорчен. Из-под земли… Ладно, оставим пустую болтовню. Воркуйте.
2
– Я навещала тебя в больнице.
– Правда? Не помню.
– Я заходила в палату, когда ты спал. Или был без сознания.
– Почему? Нет, не отвечай. Я знаю – почему.
– Тебе нужны деньги?
– Нет.
– Не стесняйся. Я понимаю – дорога, Ницца…
– У меня есть деньги, Бриджит. Я богач. Общество позаботилось. И Тьер кое-что передал через мсье Эрстеда. Он рад, что я перестал компрометировать брата. Мишель, мой старший брат – я рассказывал тебе…
– Да, я помню.
– Я знаю, Мишель однажды станет сенатором…
– Наверное. Если ты так считаешь.
– …членом парламента, президентом Лиги Мира…
– Да. Я ничего не слышала о Лиге Мира. Но я верю тебе.
– Кровь Христова! О чем мы говорим?
– О нас.
– Я видел тебя на шхуне. В зеркале.
– Это была не я.
– Конечно, не ты. Я вообразил себе…
– Нет! Ты ничего не воображал. Это был Эминент.
– Фон Книгге?
– Не называй его так. Он не любит, когда его зовут покойным именем.
– Да мне плевать, что он там любит!
– Не перебивай. Пожалуйста. Мне и так трудно. Я боюсь его. Я обязана ему. И тем не менее я здесь. Когда он начал провоцировать тебя моим призраком, я почувствовала это. Такие вещи нельзя сделать втайне от меня. Я испугалась. Кинулась к нему – к счастью, он находился в Париже. Требовала прекратить, кричала, умоляла…
– Ты унижалась перед ним?!
– Какая разница?
– Огромная! Он не имел права…
– Перестань. У него нет прав – только намеченные цели и средства их достижения. Я просила оставить тебя в покое. Он отказался. Должно быть, хотел, чтобы ты вернулся в Париж. Или решил держать тебя на крючке, не позволяя окончательно вылечиться от меня. Его замыслы не разгадаешь.
– Я хотел вернуться. Очень. Чуть было не напал на капитана…
– Огюст…
– Я бесновался, желая немедленно увидеть тебя. И сумел удержаться на краю. Бриджит, я… Мне кажется, теперь ты безопасна для меня. Мы сидим здесь, и я не хочу рассказывать тебе о своем прошлом. Не хочу копаться в грязном белье, выворачивая его на тебя. Я могу молчать. Просто молчать и ждать, когда же ты наконец доешь салат. Это все ангел… это все они – ангел-лаборант и глаз! Корректный запуск программы…
– Я тебя не понимаю.
– Я сам себя не понимаю. Но Эминент промахнулся. Я научился справляться с приступами. Или меня научили – не спросясь разума, обратились к телу. Нам дозволено быть вместе.
– Я уеду завтра утром. Ты предупрежден, а значит, вооружен. Теперь ты будешь знать, увидев призрак: это не я. Это Эминент, который хочет сохранить твою зависимость от меня. Ловля на живца – его любимое занятие. Когда понадобится, он взмахнет удилищем, и ты прибежишь ко мне хоть с края света, не зная, кто тебя будет ждать на самом деле.
– Уверяю тебя…
– Нет. Это самообман. Завтра мы расстанемся. Я – не призрак. Встречи со мной-настоящей убьют тебя. И никакое зеркало не поможет.
– Я здоров! Клянусь!
– Сомневаюсь.
– Мы можем встречаться, ничего не боясь…
– Ты говоришь так, что тебе хочется верить. Тем не менее я сомневаюсь. Но я рада. Я неслась по дорогам, меняя лошадей. Спешила предупредить, не зная, как тебя спасать, и есть ли он, способ спасения. Чувствовала себя предательницей – все-таки Эминент очень много для меня сделал. Я…
– Бриджит…
– Оказывается, зря. Если ты здоров – зря. Спешка, укоры совести, страх перед грозным благодетелем – все напрасно. Ты спасен ангелом и глазом, кем бы они ни были. Да хоть порождениями бреда! Ты в безопасности. И я рада.
– Бригида…
– Молчи. Я доела салат. Пойдем отсюда.
Много позже, в номере отеля «Золотой крест», она встала с постели, нагая подошла к окну, глядя в сумерки, накрывшие город, и сказала:
– Ты стал очень похож на него.
– На кого? – спросил Огюст.
– На Эминента.
3
На станции царил кошмар Экклезиаста – суета сует.
Везде кишмя кишели синьоры, джентльмены, месье и прочие господа. Одни, толкаясь, лезли в салоны дорожных карет, стараясь занять местечко у окна, другие, бранясь, лезли обратно – бедняги вспомнили, что забыли саквояж, жену или флягу холодного пунша; третьи обживали внешние места – с сигарой в зубах, подсаживаемые слугами, они карабкались на крышу экипажа, совершая чудеса вынужденной ловкости.
Лакеи стояли на запятках, надменные, как принцы инкогнито.
Кондукторы трубили в рожки, как ангелы Апокалипсиса.
Кучера – тощие, жирные, всякие, но неизменно пьяные до полного умиротворения – в ожидании рейса коротали время в трактире, за кружками вина. Их медлительность была сродни закону природы – она имела место быть, и хоть собирай Королевскую комиссию по опровержению. Когда же вопли заждавшихся пассажиров достигали апогея, кучера со вздохом отрывали зады от табуретов, вытирали усы рукавом – платками они брезговали – и делали всем большое одолжение, отправляясь в путь.
Пыль стояла столбом. В ней никто не нашел бы особой разницы, клубись эта пыль за дилижансом, рыдваном, омнибусом, юрким фаэтоном, обещавшим кончить так же печально, как его мифологический тезка, или солидным почтовиком. Лишь один человек выделил в пыли особый, волнующий лично его хвост, и смотрел в серую куреву, пока глаза не заслезились, а карета баронессы Вальдек-Эрмоли окончательно не скрылась из виду.
Что ж, подумал Огюст Шевалье, вот и…
